«Машка, ты чего? «Машка, ты не сбрендила, часом?», «Маня, продолжай!» — раздались выкрики с мест. А какой-то мужик за соседним столиком встал и произнес властным баритоном: «А ведь неплохо! Я даже обалдел. В этом что-то точно есть», — и он зааплодировал.

Маша поклонилась и молча ушла за кулисы. Александр не заметил, как оказался на улице, за рулем своей машины. Хотел рвануть, чтобы поскорее оставить позади это место, но вдруг увидел темную фигурку, которая бежала уже впереди машины. Это была Маша, и она явно убегала от того маршрута, по которому ее обычно провожали домой поклонники. Он обогнал ее, остановил машину, выскочил, схватил за плечи:

— Маша, ты вообще здорова? Что за ужас пришел в твою инфантильную, дурацкую голову?

Маша вывернулась из его рук и села прямо на асфальт, который был уже по-осеннему холодным. Поза была такой беспомощной, что Александр понял: она сама не встанет. Если он уедет, она так и будет сидеть, потому что заблудилась в жизни, как в два года не могла выбраться из-за дивана, куда протиснулась в щенячьем задоре.

Он резко поднял ее и потащил к машине. Усадил рядом с водительским местом, доехал до ближайшего пустынного двора и остановился.

— Ты знаешь, мне страшно везти тебя в наш дом. Я не могу решить, что…

— Подожди, — тихо сказала Машка. — Не начинай орать. Я ничего не придумала. Мою маму убили. Все так и было. Она ушла из-за того, что мы поругались, а ее убили. Какой-то подонок душил ее, пока мама не перестала дышать. Забрал кошелек: в нем две карты с маленькими суммами и пять тысяч наличными. Ты прав: меня нельзя везти в наш дом. Там кончилась моя жизнь. Я потеряла вас обоих, а больше искать никого не хочу. Решила людей посмешить. Под занавес. Людям нравится, когда кого-то убивают. А я даже не собираюсь держаться и справляться, как мне соседки говорят. И зарывать свою родную маму в землю я не буду. Я такое не могу. Лучше найти себе нору и дотерпеть в глухом молчании, сколько получится.

Через сорок минут Александр практически внес Машу в свою квартиру, посадил на диван: она была безжизненной, как тряпичная кукла. Перепуганной маме он сказал:

— Мама, иди в свою комнату, я потом зайду и все объясню. Произошло большое несчастье. Может, ты уже слышала от кого-то.

Он довел мать до ее спальни, но она задержала его:

— Что-то случилось у Кати и Маши? Я никого не вижу уж две недели. Ты же знаешь: каждый день после работы езжу к нашей бабушке в больницу. Вот только вернулась…

— Мамочка, Кати больше нет. Ее убили. Что с Машей — сама видишь. Оставь нас пока вдвоем, может, у меня что-то получится. Она сама как утопленница. Утонула в горе.

Наступило утро, Вера тихо и быстро собралась, ушла на работу. А эти двое все сидели на диване. Александр обнимал Машу за плечи, стоял перед ней на коленях, прикасался губами к ее рукам и ногам. Так легкими поцелуями снимают боль у маленького ребенка. В полдень он раздвинул шторы и впустил в комнату солнце. Сказал:

— Мария, ты стала большой, красивой, умной. Ты научилась принимать свои решения. Вчера вечером ты потренировалась в способности уничтожать страх перед смертью и боль потери. Но ты ошиблась. Это не страх. Даже не взрослое потрясение и скорбь. Это детская беспощадность: ты хочешь наказать жизнь. Она больше не стоит твоей любви и надежд. И у тебя может получиться, как получился вчерашний страшный номер. Остался пустяк — найти норму. И дотерпеть до конца — вообще плевое дело. Ты исчезнешь, а я, конечно, буду жить, делать свою работу. И никто не узнает, что ты убила меня. Я останусь просто истуканом с плаката. Только ты можешь отнять у меня моего человека. Я учил его ходить и говорить, я так его жалел и любил, что в мое сердце больше ничего и не поместилось. И я никогда ни к кому не позволю себе почувствовать такую блажь, как жалость, умиление, восхищение. На это отвечают выстрелами в упор пулями жестокости.

— Ты правда не хочешь меня потерять? — Это были первые слова Маши с вечера. — Но я же больше никому не верю… И потом: тебя завтра кто-то может задушить… Иди сюда, сядь рядом, мне нужно пореветь в тебя. Во мне накопилось наводнение.

Они втроем похоронили Катю в закрытом гробу. Плакала только Вера. Маша и Александр были напряженными, собранными, как будто им сейчас идти на бой с убийцей. Александр на самом деле так ненавидел, что ему трудно было говорить: зубы не разжимались.

Через три дня он зашел к Маше, принес приготовленную еду, воду и сок в бутылках. Сказал:

— Ты должна начинать есть. Через силу. Нам надо пройти эту войну. Я нанял частного детектива, он сотрудничает со следователем… Короче, подонка вычислили. Это даже не голодный бомж. Это, скорее всего, убийца по призванию. Николай Осипов, отпечатки и ДНК есть в базе. Он, конечно, был в перчатках, когда… Но был очень душный вечер, Осипов после всего снял одну перчатку, похоже, чтобы вытереть платком глаза от пота. Оставил пару отпечатков и пот на теле жертвы. Он сидел несколько раз за мелкие кражи. Детектив Кольцов раскопал все про него. У него приличный счет и недвижимость в Турции, а сажали его по чистосердечному признанию за кражи часов или велосипеда. И это всегда совпадало с нераскрытыми безмотивными убийствами. Эти убийства без орудия преступления: или душит, или использует камень. Мы докажем, что это он, мы будем требовать пожизненного срока маньяку.

— Хорошо, — ровно и спокойно произнесла Маша. — Ты не мог бы довезти меня до нашего бара? На пару минут.

Они приехали туда в два часа дня, все было еще закрыто, на окнах жалюзи. Маша вышла из машины, развернула свернутый в трубочку большой лист плотной бумаги черного цвета и аккуратно приклеила его к стене у входной двери. На нем большими белыми буквами, нарочито и весело пляшущими в разные стороны, было написано:

«Машка-комик — фсёоо! Чао-какао, придурки. Всех» — и большое белое сердце, разорванное вдоль и поперек и зашитое большими неровными стежками толстых ниток черного цвета.

— Красиво рисуешь, — сказал Александр, когда она вернулась в машину. — Я даже не знал. Тебя не забудут. Может, и вернешься. На другом уровне. Маша, я вот что хочу тебе сказать. У преступника карты и ключи твоей мамы.