море, а потом чудесно обретён в чреве рыбы. Самая выдающаяся средневековая робинзонада была создана в арабской Андалусии врачом и философом XII века Ибн Туфейлем, чей герой – опять-таки «органический» робинзон, родившийся из ямки с глиной на острове посреди Индийского океана; анализ градаций клейко-жидкого состояния пузырьков, давших начало зародышу робинзона, вся эта биохимическая лаборатория на дне ямки с перебродившей грязью воздействует на читателя не слабее, чем экстатический галлюциноз в финале арабской книги. Ещё более старый пример духовной робинзонады есть в замечательной ирландской повести X века о плаваниях святого Брендана: некий монах высадился на круглом скалистом острове, дабы укрощать плоть в ожидании Судного дня, к моменту встречи с Бренданом ирландскому робинзону 140 лет, он зарос волосами с головы до ног и питается только рыбой, которую приносит из моря на задних лапах какое-то животное. Выше по историческому течению следы робинзонады не то чтобы теряются, но несколько редеют, в античную эпоху заточение на острове трактовалось как девиация, Авл Геллий, например, передаёт рассказ о девушке, которая превратилась в юношу и за гермафродитизм была сослана на необитаемый остров, а Филострат в «Жизни Аполлония Тианского», напротив, упоминает о греке, который ради спокойной жизни сам удалился на остров – и тем навлёк подозрения в укрытии от правосудия, был схвачен и брошен в тюрьму. Такую же окраску имеют эпизоды из «Энеиды» и «Одиссеи», – но даже эти памятники дают ещё не самые архаические примеры робинзонады. Ужас перед кораблекрушением (спародированный у Рабле в эпизоде телячьей лихорадки Панурга), по-видимому, настолько универсален для морских путешественников всех времён и цивилизаций, что вместе с легендой об островах бессмертия заветная мечта спастись породила миф о необитаемом острове посреди бушующего океана. Египетская сказка «Змеиный остров» рассказывает знакомую историю: спасаясь после кораблекрушения, единственный выживший выбирается на берег острова, изобилующего дичью и плодами; остров принадлежит гигантскому змею с позолоченной чешуёй и представляет собой образ рая, поскольку нет такой вещи, которой бы здесь не нашлось; эта сказка восходит приблизительно к XXI веку до нашей эры.

Морское лёгкое

Выздоравливающий был дома – точнее, в квартирке, которую он приучал себя называть домом, – и держал вахту у окна с книгой, прислушиваясь к звукам снаружи. Он читал: Ведь Пифей заявил, что прошёл всю доступную для путешественников Бреттанию, он сообщил, что береговая линия острова составляет более 40 000 стадий, и прибавил рассказ о Фуле и об областях, где нет более ни земли в собственном смысле, ни моря, ни воздуха, а некое вещество, сгустившееся из всех этих элементов, похожее на морское лёгкое; в нём, говорит Пифей, висят земля, море и все элементы, и это вещество является как бы связью целого: по нему невозможно ни пройти, ни проплыть на корабле. Что касается этого, похожего на лёгкое вещество, то он утверждает, что видел его сам, обо всём же остальном он рассказывает по слухам. Несколько раз выздоравливающий откладывал книгу, а потом заново читал фрагмент о морском лёгком; он выглянул в окно – по дороге удалялась фигура на скутере; ворона шла по тротуару – без двух минут человек; в кастрюле бурлила солёная вода. Это место из «Географии» Страбона гипнотизировало выздоравливающего. Ему казалось, что сущность морского лёгкого ускользает от научных комментаторов, делавших самые фантастические предположения: у одних оно становилось скоплением медуз, у других – водорослями, вулканической пемзой, айсбергом, водолазным колоколом, северным сиянием и даже апейроном, между тем как наиболее правдоподобной была версия о морском иле, распределённом по отмели во время отлива под покровом туманов северных морей. Как бы ни старался римский географ изобразить своего греческого предшественника лгуном, даже в карикатурном виде донесение Пифея походило на то, что в нём описывалось, напоминая о реально существующих местах, где над туфовыми полями разлетаются брызги атлантических волн. Узнать остров по описанию не составляло труда, ведь выздоравливающий как-то раз останавливался там и, покинув съёмную комнату, бродил на ветру по центральным улицам миниатюрного города, надеясь на некую встречу или убеждая себя, что ищет питейное заведение; в конце концов его занесло в порт, повалил такой густой, такой плотный мокрый снег, что океан едва просматривался; стоя над водой, выздоравливающий подумал (от начала книги уже достаточно далеко, чтобы можно было об этом сказать), что в принципе готов умереть прямо здесь, в порту, не написав о самом городе ни единой строчки. Да и что тут писать, ведь мы не пишем, а только передразниваем чужое, как Страбон передразнивал Пифея, полагаясь на малейший, едва уловимый поворот, чередование галсов и смену направлений ветра, а когда популярные колумнисты и блогеры, отчитываясь о путешествиях в Исландию, писали, что в этой стране совершенно нечем заняться, не на что смотреть и незачем тратиться, выздоравливающий ликовал: туристическая популярность острова бесила его и разжигала ревность. Шатаясь по городу, он чувствовал себя нищим, однако хотел, чтобы всё стоило в десять, в сто раз дороже, чтобы сюда приезжали одни самоубийцы да трудолюбивые читатели Страбона. И хотя это было уже слишком зловеще, его желание в конце концов осуществилось, остров Фуле был освобождён от скользких влогеров благодаря эпидемии, и только ветер тревожил флуктуации морского лёгкого. Он готов был обменять на свободу Фуле не только собственный отказ вернуться туда, но и полную изоляцию, неподвижность и единичность. С этой целью, покинув наблюдательный пост у окна, он передвинул икеевское кресло в тесную квадратную комнатку санузла, взял свой дневник и при свете косметической лампочки над зеркалом принялся переписывать набело, почти ничего не меняя. Только теперь, переписывая без изменений, он понимал значение многих деталей дневника и часто не мог прервать начатый абзац, но не потому, что сам любил прозу с длинными абзацами, – старые романы вроде «Тиранта Белого» вообще обходились без красных строк, – а потому, что теснота не позволяла сделать шаг длиной в красную строку. И всё-таки, стараясь придать своему тексту замкнутую форму, он по-прежнему был недостаточно замкнут.

Робинзон и Вуц

Глядя в зеркало на органы речи, никогда не увидишь тех, чьи имена произносятся; а всё же сказанные подобным образом слова до того вещественны, что их легче будет рассовать по карманам, нежели отыскать денотаты. Сама по себе задача раздобывания денотатов есть лишь древняя, как сон, попытка изобретения велосипеда из подручных материалов, а при таком подходе важны уже не результаты эксперимента, а инструменты и способы его выполнения. Так, из опыта с препарированием вкусового рецептора овцы под микроскопом Монтескьё сделал вывод о прямой зависимости между холодным климатом Англии и флегматичным характером англичан. Но в достижении подобных результатов