Легенда, переходящая из одного реестра в другой, гласит, что на фундаменте здания некогда было возведено жилище ремесленника-ювелира и что вырезанная им лупа послужила зрительным эталоном общему предку Ламберов.

Поскольку важные участки лабиринта не посещались десятилетиями и даже веками, какую ценность может иметь подобное утверждение? Кроме того, 1 – й и 3-й реестры напичканы сведениями о нравах, царящих в промежуточных сетях, и мы, конечно, не забыли, что они размещались на нескольких уровнях, связанных неустойчивыми матрицами, которые могли сотни раз видоизменить их конфигурацию.

Как свидетельствуют документы, внутри тупиков, превращенных в холодильные камеры, были установлены большие кадки с человеческими останками, предназначенными для потребления.

В наше время объединение редакторов делится на представительские группы, обладающие почти неограниченными способностями превращения. В некоторых дальних частях сетей разворачиваются жуткие бои, и здесь никогда не бывает тех ясных рассветов и синеватых сумерек, что тысячами способов описаны в стольких реестрах. Преобладающий цвет – красный. Пахнет мочой, серой и кровью. Строительство лабиринта только началось, и многие трубы все еще ведут наружу.

Реестр № 3 напоминает Таблицу законов: Ламбер стал свидетелем смерти одного человека. Члены семьи не хотят забирать останки, найденные полицией. Составляется протокол. Пользуясь случаем, легитимно оформляют будущее мертвецов, провозглашают законы. Непрерывные конфликты, в которых сталкивались представительские группы, сменяются мирным периодом. Банды гангстеров уносят останки и торгуют ими, как движимым имуществом. 3-й и 11-й (Ламберов) реестры сходны во многих отношениях. Они были бы тождественны, если бы Ламбер сам решился составить Таблицу законов. Правда, когда мы вышли из тумана на углу улицы морозным зимним утром и отправились за ним, он уже давно жил один; поскольку он находился в одиннадцатой позиции, ему открывались очень широкие перспективы.

Да простятся нам эти отступления, но в последний раз мы неблагоразумно забежали вперед, когда несколько десятков страниц назад взялись отчитаться во всем, что сможем здесь увидеть и услышать. Отчитываться – значит выкликать слова, а слова заключают в себе клубки фраз.

Мы отправляемся в погоню за сюжетом с единственной целью – сделать из него книгу, а затем вынуждены упрощать.

Вовсе нелегко делиться странным ощущением, которое вас охватывает, когда вы поселяетесь на неопределенный срок в трубе, если она хранит в своих стенках некую память о человеческой теплоте. По сравнению с этим альвеола всегда покажется уютнее. Известно, что в альвеоле есть зрительная трубка, а также искушение светом, которое ослабляет понимание глаза и особенно – взгляда. Стало быть, мы спустимся до точки, где темнота становится самой плотной и окончательной, поскольку именно там, несомненно, скрыта матрица реальностей.

Лишь минуту назад вошел я без лампы в трубу 6-й сети и вот уже заблудился. Какую бы осторожность вы ни проявляли, как бы старательно ни считали проходы, распознавали запахи, сличали рельеф и контролировали отзвуки, стоит вас задеть одной мысли, и вы впадаете в полную нерешительность.

Пока я спускался по зловонному склону, думая при этом, что поднимаюсь по коридору, все ориентиры перевернулись, и я средь ночи оказался в чистом поле.

С тех пор, как я ползу, нам кажется странным, учитывая мое положение, что труба упорно выпрямляется, образуя склон под углом сорок пять градусов, по которому неудобно взбираться. Влага на камнях вскоре сменяется грязью. Я цепляюсь ногтями за скользкую стену и после многократных возвращений вниз выбираюсь из трубы на твердую землю. У меня кружится голова. Я замечаю звезды и вдалеке, за плоской равниной, по которой черными волнами пробегают рощицы, – огни города. Каким странным должен казаться город с его сияющими в ночи огнями боязливому зверьку, который отважился выйти из своей норы! И как отражается в его глазах это мирное присутствие, дрожащее на горизонте?

В самом конце длинного прохода, поется в 4-м реестре, я слышу как бы шум в театре, как раз перед тремя звонками…

Внутри лабиринта все превращается в пыль. Иногда в коридоре локти и колени натыкаются на движущиеся препятствия, и неизвестно, состоят ли те из затвердевшего песка, гравия или костей. Внизу все возвращается к молчанию. Даже химеры мертвецов под конец становятся похожими на этот порошок, который со страхом щупает рука.

«Иногда, в самой глубине сети, мне слышится музыка, – пишет редактор Ламбер в 8-м реестре, – и эта музыка обращена к моей памяти. Когда она звучит, мой мозг тотчас прекращает свою болтовню. Я думаю сердцем, мое смятение проясняется, и чувство, которое сжимает меня так, словно я обрел истинную часть себя самого, спрашивает: и что ты потерял в светлом дне, что забыл? Тогда, охваченный грустью, что кружится и роется во мне, я сосредотачиваюсь, слушаю и смиренно поджидаю возвращения преследуемого призрака…»

Приложение

Две фразы разделяет период интенсивной деятельности, и я только что нашел в 7-м реестре следующую полоску:

«7-325467-y-r. Перечитать предыдущую главу от слов: „лишь минуту назад вошел я“ до слов: "я выхожу на болотистую равнину, купающуюся в лунном свете. Серебристое свечение, тростник, влажные луга до горизонта, зеркальная гладь вод. У выхода из шахты, откуда я только что выбрался, сидят двое мужчин. Они закутаны в одеяло. Первый возится с камешками, а второй черкает что-то в блокноте. Человек с камешками поднимает голову, достает из своей сумки другое одеяло и протягивает мне. Я укрываю им плечи. Подождем, говорит человек, пока мой брат Ромен допишет свой блокнот.

– А что он записывает?

– Сны.

– Свои?

– Нет, чужие, их видят те, что внизу… Когда занимается день, он бросает свои блокноты в шахту, откуда вы выбираетесь в предыдущем отрывке. Как только солнце зальет своим светом мир, мы должны снова отправиться на охоту.

– И так каждую ночь?

– Да. С наступлением дня мы снова отправляемся в путь, а тварь выходит из-под земли и уносит блокноты…

Посмотрим на пишущего человека с широко открытыми глазами. Можно поклясться, что он спит.

– 'Послушайте: лягушки квакают', пишет его рука, – говорит мне его брат.

Над равниной раскрывается плащ ветра. Облако, заслонявшее своей тенью луну, отодвинулось в сторону. Волны звонких вибраций устремляются к небосводу. Неспящий человек добавляет:

– В определенные годы из этой шахты поднимаются такие люди, как вы. Лично я перевидал их сотни. Мой брат никогда их не видит, потому что они снова уходят еще затемно. С виду они так спешат! Вы тоже, как и они, отправитесь затемно?

– Не знаю. А что за этой равниной?

– То же, что и здесь: бескрайние болота, населенные птицами и зверями, которых мы едим. Оставайтесь – мы научим вас охотиться. Это богатый край – человек пятьдесят прокормит до скончания века.