Приходить в себя он стал какое-то время спустя, в лазарете, под капельницей и неусыпным надзором медицинского фельдшера. Похоже, возраст при подобной метаморфозе, в которой в результате эксперимента оказался профессор, остаётся неизменным, а вот здоровье, жизненные силы и физическая сноровка омолаживаются значительно. Но подводить итоги ему было ещё не ко времени, это можно будет сделать, только возвратившись домой, если так будет, конечно, угодно судьбе и виртуальности всего происходящего. Наконец, сознание к нему окончательно вернулось, а вместе с ним способность видеть окружающее пространство, ощущать самого себя и, главное, мыслить. Когда эта последняя функция вынырнула откуда-то из глубоких-глубоких недр его мозга, стало казаться очевидным, что и окружающая обстановка, и внешний вид медицинского персонала и многие другие, едва уловимые нюансы, свидетельствуют о новой реальности. Каким образом она стала именно такой, эта реальность, предстояло выяснить в ближайшие минуты.

Рядом с профессором лежал ещё один больной, выловленный из морской пучины, и так же находившийся без сознания. Вдруг он начал бредить. Это был среднего телосложения человек, у него была красивая русая бородка, чуть потемнее усы, и длинный с широкими ноздрями нос. Оказалось, что бредит он по-русски – уж профессор не мог спутать этот язык ни с каким другим. Отдельные слова и фразы соединялись в какой-то информационный текст, имевший отношение, скорее всего, к недавно случившемуся: «… фальшивый конвой для отвлечения немцев… пять минных тральщиков, четыре угольщика в сопровождении крейсеров «Сириус» и «Кюрасао» … пять эсминцев и несколько траулеров… несколько подводных лодок… должны изображать военно-морские силы…. они отправляются в рейд к южным берегам Норвегии…» Прослушав эти обрывки фраз, профессор вспомнил, что Уле Эйнар во время беседы с ним упоминал о каком-то ложном конвое, который специально был организован, чтобы отвлечь внимание немцев от PQ-17 и их конвоя в том числе. Может быть, об этом и бредил спасённый матрос с «Родины»? Не исключено. Наконец, он пришёл в себя: открылись глаза, зашевелились губы, щеки слегка порозовели.

– Ну, вот и прекрасно, к вам вернулось сознание. А это значит, что жизнь продолжается. Не так ли? Как вас зовут? – спросил его профессор.

Несколько секунд тот молчал, обводя пространство пока ещё тусклым взглядом, затем произнёс:

– Где я?

– Вы на норвежской подводной лодке.

Снова большая пауза, недоверчивый взгляд в сторону спрашивающего – так ведёт себя каждый советский гражданин, находясь в контакте с иностранцем, – затем выдавленные с усилием два слова:

– Меня зовут Ахмед. Я чеченец.

– Даже не знал, что в Красной Армии служили чеченцы. Насколько я знаю, всех их после депортации демобилизовали и выслали в Сибирь, а кого-то просто расстреляли.

– Какой депортации?

– Ну, как, какой? В 44-м году Сталин депортировал в Среднюю Азию и Казахстан всех гражданских чеченцев и ингушей вместе с их семьями, а служивших в армии – в Сибирь. Разве вам это не известно?

– В 44-м? – чеченец посмотрел на своего vis-a-vie, как на сумасшедшего – но ведь сейчас … 1942-й.

Профессор совершенно выпустил из внимания, что прожитая им жизнь вместе с накопленной за эти годы информацией и спасённый вместе с ним советский матрос с его прожитой жизнью находятся в двух совершенно разных временных мирах, которые здесь, на этой подводной лодке таким удивительным образом пересеклись. Он убедился на этом примере, что является свидетелем уникальной действительности – наличия двух реальностей одновременно, что, собственно, не противоречит научной теории, сторонником которой является и он. Да, да, одномоментно прошлое, настоящее и будущее при переходе из одной системы координат в другую, из трёхмерного пространства через четырёхмерное обратно в трёхмерное, или же наоборот. Как жаль, что нет в руках ни кинокамеры, ни хотя бы мобильного телефона, чтобы запечатлеть эту, возможно, первую в истории науки, беспрецедентную ситуацию. Поэтому, чтобы как-то сгладить создавшееся несоответствие времён, профессор торопливо заметил:

– Да, да, конечно, как же я это сразу не сообразил. Вот видите, какой бред приходит в голову после того, как побываешь в ледяной воде. А мы с Вами не просто побывали, а самым серьёзным образом переохладились. Ну, хорошо, слава Богу, что всё прояснилось. А можете рассказать немного о себе?

Чеченец окончательно пришёл в себя, хотя окружающая обстановка его настолько поразила, что он разглядывал каждый предмет с любопытством неандертальца и, скорее всего, воспринимал этот новый для него мир, тоже как какое-то видение после ледяной купели. Однако, профессор, говоривший с несколько странным, каким-то дореволюционным акцентом, чего простой матрос с советского корабля, к тому же чеченец, знать никак не мог, но подсознательно это чувствовал, начинал ему нравиться, он проникался к нему доверием и диалог начал как-то вязаться:

– Да что про себя? Рассказывать-то, собственно, и нечего. Зовут меня Ахмед Закаев. Попал в наш торговый флот ещё до начала войны. Закончил культпросветучилище в Грозном и был направлен на работу в Архангельск. Там руководил драмкружком в местном Доме культуры, да и сам участвовал в спектаклях. Говорят, был неплохим артистом. Однажды в Доме культуры возник пожар, сгорела добрая половина всего того, что в нём было. Пришлось взяться за восстановление, два года этим занимался. Потом женился. На красивой девушке Екатерине Бушуевой. Она, кстати, тоже была со мной на сухогрузе, работала уборщицей… Скорее всего, что погибла.

Тут он сделал паузу, тяжело вздохнул, потом закурил, долго рассматривая, наверно, не видимую им ранее сигарету с фильтром. Затем продолжил:

– Она уговорила меня пойти на курсы мотористов. Так я попал на «Родину», где мне сразу дали кличку артист-моторист. Вот, собственно, и всё.

И он сделал три больших затяжки подряд, взяв сигарету в рупор, как это делают в России моряки, куря на ветру. И тут стала происходить удивительная метаморфоза: бородка его начала постепенно седеть, а лицо покрываться пока ещё неглубокой паутиной морщин. Явно заметным стало даже какое-то внутреннее преображение. Советский простолюдин из многонациональной семьи народов с несколько диковатым взглядом и неумением вести себя в конкретной обстановке постепенно превращался в раскрепощённого человека, с нормальными, цивилизованными манерами и ясной перспективой в своих мыслях, свободных от какой-либо идеологии. Профессор искоса наблюдал за этим поистине волшебным преображением и не мог придти к единому мнению: благодарить судьбу за то, что она связала его с EISCAT, которая способна творить с человеком подобного рода чудеса, или делать это ещё преждевременно.

Принесли ужин. Закаев, заложив салфетку за ворот рубашки, вёл себя за столом как истинный аристократ или нет, скорее, артист в ранге министра культуры, которым забыли или не захотели назначить его в Чеченской Республике. Он вытащил откуда-то из кармана ежедневник с записями, раскрыл его и быстро стал что-то записывать. Из книжки выпали какие-то фотографии. Он поднял их и протянул профессору. На одной была изображена английская актриса и общественный деятель Ванесса Редгрейв. На другой офицер ФСБ Александр Литвиненко, отравленный в Лондоне, как сообщат об этом в английской прессе, он же сотрудник КГБ, кроме всего прочего, принявший незадолго до смерти ислам. Какое отношение имели к матросу Закаеву эти люди, было непонятно, тем более, что знать он про их существование за шестьдесят лет до описываемых событий никак не мог. Более того, про них он сказал только то, что это его очень хорошие друзья, и он вскоре увидится с ними. Впрочем, для министра культуры с повадками аристократа отношение этих людей к нему, наверно, тоже не было надуманным и имело какое-то значение, и профессор не стал больше сомневаться в том, что граница между прошлым и настоящим уже пройдена.