выкуренной трубки, когда тебе становилось хорошо, потому что ты знал, что он рядом, в темноте, живой, ворочается с боку на бок во сне и способен стукнуть кулаком, если нужно.

С каждым шагом вниз по лестнице они всматривались в длинную пещеру, длинный коридор.

И там находились люди, и они были очень тихими.

Они притихли давно.

Некоторые умолкли тридцать лет тому назад.

Некоторые умолкли сорок лет тому назад.

Некоторые совершенно умолкли семьдесят лет тому назад.

– Вот они, – сказал Том.

– Мумии? – прошептал кто-то.

– Мумии.

Длинная вереница мумий, прислоненных к стенам. Пятьдесят мумий у правой стены. Пятьдесят – у левой. Четыре мумии дожидаются на дальнем конце во тьме. Сто четыре иссохшие в прах мумии в таком одиночестве, какого они никогда не испытывали при жизни, позабытых-позаброшенных на глубине, вдалеке от собачьего лая и светляков, сладкоголосого пения и гитарных переборов в ночи.

– Ну и ну, – сказал Том. – Вот бедолаги. Я про них слышал.

– Что именно?

– Родные не могли оплатить аренду за могилы, поэтому могильщик выкопал их и выставил здесь. Тут такой сухой грунт, что они превращаются в мумии. Смотрите, во что они одеты.

Мальчики посмотрели и увидели, что некоторые одеты как крестьяне, некоторые как крестьянки, бизнесмены в черных костюмах и даже один матадор в запыленном «костюме огней». Но под одеждой – только тонкие кости да кожа, паутина и пыль осыпаются сквозь ребра, стоит рядом чихнуть или встряхнуть их.

– Что это?

– Ты о чем?

– Шшшш!

Все прислушались.

Вперили взгляды в длинную сводчатую галерею.

Все мумии взглянули пустыми глазницами. Все мумии ждали с пустыми руками.

Кто-то плакал на дальнем конце длинного мрачного коридора.

– Аххх… – раздался стон.

– Оххх… – раздался плачь.

– Ииии… – пропел тонкий голосок.

– Это же… Пип. Я только раз слышал, как он плачет, но это он. Пипкин. Он попал в западню в катакомбах.

Мальчики всмотрелись.

И увидели скорченную фигурку в сотне футов, скрюченную в самом дальнем углу катакомб. Она… шевелилась. Плечи вздрагивали. Она уронила голову и обхватила ее дрожащими руками. А под ладонями – стенающие, искаженные страхом уста.

– Пипкин?..

Плач прекратился.

– Ты? – прошептал Том.

Долгое молчание, дрожащий вздох, и затем:

– …да.

– Пип, ты что там делаешь?

– Не знаю!

– Выходим?

– Я… я не могу. Боюсь!

– Но, Пип, если ты тут останешься…

Том замолк.

«Пип, – думал он, – если останешься, то навсегда. Наедине с молчанием и с этими неприкаянными. В длинной шеренге, и туристы будут приходить, чтобы поглазеть на тебя, будут покупать билетики, чтобы посмотреть на тебя еще разок. Ты…»

– Пип! – сказал Ральф из-под маски. – Ты должен выйти.

– Не могу, – зарыдал Пип. – Они не отпускают.

– Они?

Но мальчики понимали, что он говорит о длинной веренице мумий. Чтобы выбраться, ему придется пробежать сквозь строй кошмаров, тайн, ужасов, страхов и призраков.

– Они не могут тебя остановить, Пип.

Пип ответил:

– Нет, могут.

– …могут… – отозвалось эхо из недр катакомб.

– Я боюсь выходить.

– А мы… – сказал Ральф.

«Боимся заходить», – подумали все.

– Может, выберем одного смельчака… – сказал Том и запнулся.

Пипкин снова заплакал, и мумии ждали, и ночь в длинном погребальном зале была до того черна, что если в него войти и не двигаться, то можно провалиться сквозь пол. Костлявый мрамор пола схватит тебя за щиколотки и не отпустит, пока от ледяного холода ты не превратишься в иссохшую в прах статую на вечные времена.

– Может, зайдем все вместе, ватагой… – предложил Ральф.

И они попробовали сдвинуться с места.

Подобно большому пауку со множеством лап, мальчики попробовали протиснуться в дверной проем. Два шага вперед, шаг назад. Шаг вперед, два назад.

– Ахххх! – стенал Пипкин.

От этих звуков они повалилась наземь, барахтаясь, бросились обратно к двери, крича от страха. Они услышали, как у них в груди больно забарабанил град сердцебиений.

– Черт, что нам делать – он боится выйти, мы боимся войти, что же, что? – запричитал Том.

У них за спиной, всеми забытый, подпирал стену Саван-де-Саркофаг. Улыбка, крошечная, словно огонек свечи, замерцала и погасла сквозь зубы.

– Вот чем вы его спасете, мальчики.

Саван-де-Саркофаг пошарил под своим черным плащом и вытащил знакомый череп из белого сахара, на челе которого было начертано:

ПИПКИН!

– Спасайте Пипкина, парни. Заключите сделку.

– С кем?

– Со мной и кое с кем еще; обойдемся без имен. Ну-ка. Разломите череп на восемь сладких кусочков и передайте по кругу. «П» тебе, Том, «И» тебе, Ральф, половинку второго «П» тебе, Хэнк, другую половинку тебе, Джей-Джей, кусочек «K» тебе, мальчик, другой кусочек – тебе, а вот «И», наконец, «Н». Коснитесь сладких осколков, парни. Слушайте. Итак, страшная сделка. Вам и в правду хочется, чтобы Пипкин выжил?

Какая буря возмущения тут поднялась! Саван-де-Саркофаг аж отшатнулся. Даже тень сомнения в том, что они хотят спасения Пипкина, мальчишки встретили негодующим лаем.

– Ладно, ладно, – успокоил их он, – вижу, вы настроены решительно. Готов ли каждый из вас отдать год своей жизни, мальчики?

– Что? – Сказал Том.

– Я серьезно, мальчики. Один год. Один драгоценный год в конце выгоревшей, как свеча, жизни. Если каждый из вас внесет один год своей жизни, вы сможете выкупить мертвого Пипкина.

– Год! – от такой ужасной суммы среди них пробежал шепот, бормотание. В голове не укладывалось. Год в далеком будущем. И не год вовсе. Мальчики в одиннадцать-двенадцать не могут рассуждать как в семьдесят. – Год? Год? Да, конечно. Почему нет? Да…

– Подумайте, мальчики! Подумайте! Это не праздная сделка, заключенная с Никем. Я не шучу. Всё взаправду, всё по-настоящему. Вы соглашаетесь на тяжкое условие, идете на тяжкую сделку.

Каждый должен пообещать, что отдаст один год. Конечно, вы не лишитесь года сейчас, потому что еще слишком юны, и, читая ваши мысли, я вижу, что вы не отдаете себе отчета о том, как это кончится. Только впоследствии, пятьдесят лет спустя после этой ночи или шестьдесят лет спустя после этого рассвета, когда вам будет отчаянно не хватать времени и вам понадобится лишний день-два хорошей погоды или удовольствий, к вам заявится мистер С, то есть Страшный Суд, или мистер К, то есть Костяк, и предъявит счет к оплате. А может, приду я, Саван-де-Саркофаг собственной персоной, друг детей, и скажу: «Выполняйте». Обещанный год – это отданный год. Я скажу: «Отдавайте» – и вы обязаны отдать.

– Что это означает для каждого из вас?

– А это означает, что тот, кому отмерен семьдесят один год, умрет в семьдесят лет. Тот, кому суждено прожить до восьмидесяти шести, умрет в восемьдесят пять. Почтенный возраст. Плюс-минус год. Кажется, ничего особенного. Когда настанет ваш