черед, вы пожалеете, мальчики. Но зато сможете сказать: «Я достойно потратил этот год – я подарил его Пипу, отдал жизнь взаймы милому другу Пипкину, лучшему яблоку, которое чуть не сорвалось прежде срока с древа урожая». Некоторым придется распрощаться с жизнью в сорок восемь вместо сорока девяти. Кое-кто должен будет уснуть вечным сном в пятьдесят четыре, а не в пятьдесят пять. Теперь вы уловили смысл, мальчики? Сложили? Вычли? Простая арифметика! Год! Кто обязуется выложить триста шестьдесят пять полновесных дней из своей души, чтобы вернуть старину Пипкина? Подумайте, мальчики. Молчите. Потом говорите.

Последовали долгие безмолвные раздумья над арифметическими действиями.

Вычисления выполнялись быстро. Обдумывать было нечего, хотя спустя годы они еще, может, пожалеют об этой ужасной спешке. Но что им оставалось? Лишь броситься в воду и спасти утопающего, пока он окончательно не погряз в жутком прахе.

– Я, – сказал Том. – Я отдам год.

– И я, – сказал Ральф.

– Я с вами, – сказал Генри-Хэнк.

– И я! Я! Я! – сказали остальные.

– Вы осознаёте, какое обязательство берете на себя, мальчики? Значит, вы любите Пипкина?

– Да, да!

– Значит, быть посему, мальчики. Пережуйте и съешьте, парни, жуйте и глотайте.

Они набили рты кусочками сахарного черепа.

Пожевали. Проглотили.

– Глотайте мрак, мальчики, отдавайте свой год.

Они сглотнули с таким трудом, что у них глаза загорелись, уши заложило, сердца заколотились.

Они испытали такое ощущение, будто из их тел и грудных клеток вырвались на волю невидимые птицы. Они и видели, и не видели, как годы, отданные в дар, облетели земной шар и легли где-то на счет надежной платой за таинственные долги.

Они услышали крик:

– Эй!

И затем:

– Я!

И затем:

– Иду!

Хлоп, хлоп, хлоп, три слова, и топ, топ, топ, три шага по камням.

И по коридору, вдоль вереницы мумий, которые тянулись, чтобы помешать, но не могли, в гуще беззвучных криков и воплей, сломя голову, как угорелый, напролом, мелькая ступнями, работая локтями, раздувая щеки, зажмурив глаза, фыркая ноздрями, топая, топая, топая по полу, то вздымая, то опуская ноги, бежал…

…Пипкин.

O, как же он бежал!!!

– Смотрите, это он. Поднажми, Пип.

– Пип, ты на полпути!

– Смотрите, как несется! – говорили все ртами, полными карамели с благородным именем «Пипкин» на подслащенных зубах, с его привкусом на челюстях, с его прекрасным именем на языках, Пип, Пип, Пипкин!

– Не останавливайся Пип. Не оглядывайся назад!

– Не споткнись!

– Вот он – прошел три четверти пути!

Великолепный, восхитительный, стремительный, неподдельный Пип принял вызов. Он пролетел между сотней притаившихся в ожидании мумий, не касаясь и не оглядываясь, и выиграл забег.

– Пип, получилось!

– Ты спасен!

Но Пип продолжал бежать. Не только сквозь строй мертвецов, но и сквозь строй теплых, потных, живых, орущих мальчишек. Он растолкал их и бросился наверх и исчез из виду.

– Пип, все в порядке, вернись!

Они побежали наверх, вслед за ним.

– Куда это он, мистер Саван-де-Саркофаг?

– Полагаю, домой, учитывая, как он перепуган, – сказал Саван-де-Саркофаг.

– Пипкин… спасен?

– Пойдем посмотрим, мальчики. Наверх!

Он завертелся вихрем, рассекая воздух распростертыми руками, вращаясь так быстро, что образовалась пустота, буря, циклон, огромная воронка, которая засосала в себя мальчишек, схватив кого за ухо, кого за локоть, кого за ступню.

Как множество листьев, сорванных с дерева, они с воплями унеслись в небеса. Неистовый Саван-де-Саркофаг провалился вверх. И они, если такое возможно, провалились вверх, кувыркаясь, вслед за ним. Они врезались в облака, как залп картечи. Они следовали за Саван-де-Саркофагом, словно стая птиц, устремленная на север, летящая домой раньше срока.

Земля, казалось, сделала оборот с севера на юг. Тысячи деревенек и городов проворачивались внизу, озаренные свечами, мерцающими на кладбищах по всей Мексике и потрескивающими в тыквах севернее границ Техаса, затем в Оклахоме, Канзасе, Айове и, наконец, в Иллинойсе.

– Мы дома! – закричал Том. – Вот здание суда, наш дом, Древо Хэллоуина!

Они облетели разок здание суда и дважды – Древо, освещенное тысячей тыкв, и, наконец, обогнули высокий старинный особняк Саван-де-Саркофага со множеством шпилей, комнат, зияющих окон, длинных громоотводов, перил, чердаков, завитков, который накренился, закряхтев от ветра, поднятого их прилетом. Прах приветственно заструился из оконных проемов. Тени затрепетали в оконцах, словно языки, высунутые для осмотра крошечными лекарями с таинственными снадобьями, принесенными ветром. Призраки увяли, как белые цветы, сворачиваясь и разворачиваясь, подобно трухлявым флагам, которые рассыпались в тот же миг, как они пронеслись мимо.

А весь особняк стал воплощением Хэллоуина. Так возвестил Саван-де-Саркофаг, размахивая причудливыми руками, паутинками и черными шелками, приземлившись на крышу, призывая мальчиков последовать его примеру, и показал огромное сквозное окно-шахту через все этажи.

Мальчики окружили устье шахты и обратили взоры вниз, в лестничный колодец, который соединял разные этажи, разные эпохи и судьбы людей и скелетов, под жутковатую музыку, исполненную на флейтах-костях.

– Вот мы и здесь, мальчики. Хотите взглянуть? Видно? Перед вами весь наш полет длиною десять тысяч лет, все наше странствие в одном месте, от пещерного человека до Египта и Рима, от тучных английских полей до мексиканских некрополей.

Саван-де-Саркофаг поднял огромную створку из стекла.

– На перила, мальчики. Съезжайте! В свои эпохи, века и этажи. Спрыгивайте там, где уместен ваш костюм, где вы, ваши одеяния и маски придутся ко двору! Марш!

Мальчики спрыгнули на верхнюю лестничную площадку. Потом один за другим оседлали перила и проехались с улюлюканьем по всем этажам, уровням, историческим эпохам, уместившимся в несусветном особняке Саван-де-Саркофага.

Вниз-вниз-вниз по спирали съезжали они, соскальзывая и ерзая, по вощеным перилам.

Рррр-бум! Джей-Джей в пещерном костюме приземлился в подвале. Огляделся. Увидел наскальные рисунки, тусклые дымы и огни, тени неуклюжих гориллочеловеков. Саблезубые тигры таращились на него горящими глазищами из обугленной черноты.

Вниз по кругу спустился Ральф, мумифицированный египетский мальчик, забинтованный на вечные времена, очутившись на первом этаже среди ратей египетских иероглифов, горделивых символов, стай древних птиц, небесных и звероподобных божеств и снующих золотых жуков, перекатывающих навозные шарики на протяжении всей истории.

Шандарах! «Загривок» Нибли с косой в руке, все еще каким-то образом сверкающей, загремел и чуть не изрубил себя в фарш на втором этаже, где тень Самайна, друидского бога мертвых, занесла косу на стене дальнего зала!

Бах! Джордж Смит – греческий призрак? римское привидение? – высадился на третьем этаже возле крылечек, замаранных дегтем, чтобы старые бродячие духи умерших прилипали к порогу дома!

Бух! Генри-Хэнк, он же Ведьмак, плюхнулся на площадку четвертого этажа в гущу ведьмаков, перепрыгивающих через костры в английской, французской, немецкой глубинке!

Фред Фрейер? Его – Попрошайку – целиком поглотил пятый этаж среди бормотания голодающих попрошаек,