– Здравствуйте, Тамара Дмитриевна. Как автобус пришел. Вот, пух привез. Мать спрясть не успевает, так что вам самим придется.

– Да спряду уж… – Тамара покосилась на прялку в углу. Вынула банку с холодцом. – На, Бескоровайные угостили. Пусть Вера в тарелках застудит, завтра съедите, чтоб ей меньше готовить. И вот еще – с мелькомбината принесли, – она достала небольшой мешочек муки. – Это хорошая, в магазине такой не купишь. А то у вас уже, наверное, вся мука вышла, что я перед Новым годом давала. Вера-то часто печет.

– Спасибо, передам. В это воскресенье пирожки пекла… Мы печку топили в воскресенье. – В общежитии имелось центральное отопление, но были в каждой квартире и голландские печки. Их топили во время больших холодов или в те дни, когда приходилось много готовить.

Геннадий поставил банку в портфель, уложил рядом мешочек – хорошо разровнял, чтобы банка не опрокинулась.

– Гена, не возьмешь платок? Может, Вера попробует продать? Я три навязала, а не продаются. Может, у вас там, в общежитии, из преподавателей кто купит?.. Или родителям в школе предложить… Все ж зимой должны брать, тем более морозы большие.

Пафнутьев вздохнул.

– Вера тоже жаловалась, что не может продать… В общежитии у всех есть, некоторые сами вяжут. Новенькая на кафедру литературы в этом году приехала из Ворска, так она у Прасковьи Ивановны, уборщицы бывшей, купила платок… – Пафнутьев рассказывал вяло, без интереса. Но вдруг оживился. – Кстати, знаете, что Прасковья Ивановна говорит? Тот квартирант Летуновского, что в войну во флигеле жил, был ни много ни мало сыном владельца кафельного завода в Ворске! Отец на Соловках погиб, но, конечно, припрятал что-то. Там богатство большое скрывалось – драгоценности, скорее всего. Их прятать легче. Или деньги золотые.

Тамара вздрогнула и попыталась скрыть нахлынувший страх, отвернулась.

– А чего это ты про него вспомнил? Это уж дела давно минувших дней.

– Да так. Прасковья Ивановна вспомнила в связи с убийством Ольги Васильевны. – Глаза его сверкали, он намеревался продолжить рассказ. Но в эту минуту Тамара отвлеклась. Вроде как снег скрипнул за окном во дворе. Или еще петли дверные так скрипят.

Тамара прижалась лбом к стеклу, однако ничего не увидела: разрисованное морозом стекло плохо пропускало изображение. Какая-то тень мелькнула у флигеля. А может, и нет.

– Чего вы испугались? – заметил перемену в ее настроении Геннадий.

– Да я ничего. Показалось, что собака соседская во двор забежала. Ворота не заперты.

Он был слишком увлечен прерванным разговором, поэтому не заметил ее волнения.

– Так вот, я спросить хочу: про деньги вам Ольга ничего не рассказывала? Может, тот квартирант деньги или ценности Летуновскому оставил? Почти месяц старик его кормил, ухаживал за ним… Неужели не отблагодарил? В бумагах-то проку мало… Не слышали ничего? Может, они спрятаны здесь где-то?

Ноги у Тамары подкосились, она села на диван, стараясь сохранить спокойное выражение лица.

– Что ты, Гена?! Какие деньги?! Не знаю ничего. Не помню у Ольги больших денег. А с квартирантом этим… Что было, то ты знаешь, а больше ничего не было.

– Ну, ладно, тогда я пойду. До свиданья! – он поднял портфель, шагнул к двери.

Тамара смотрела ему вслед сквозь разрисованное узорами стекло. Видна была только его тень, двигающаяся через двор под скрип шагов по снежному насту: скрип-скрип, скрип-скрип. Она потрогала пальцем плотный иней на стекле. Ишь, к ночи как намерзло… Потом накинула старое пальто и, сама пугаясь чувства облегчения, которое охватило ее после ухода зятя, вышла во двор, заперла ворота.

Во дворе было тихо, пустынно. Снег она расчищала утром, нового еще не нападало, и сейчас двор сиял в слабом свете луны ровной гладкой белизной.

Глава 16

Зимняя юбка Федоры Маркеловны

«Шура сегодня, конечно, не позвонит, – размышлял Александр Второй. – Сегодня он только приехал, устроился…Что он еще сегодня делал? Ах да! На семинаре выступил! Он же на семинар поехал!» – Евлампиев усмехнулся.

Решение ехать в Ворск его друг Александр Первый принял спонтанно.

Вчера, когда возвращались из милиции, Соргин после раздумья сказал:

– И флигель этот, его взлом, тоже указывает на причастность к делу того давнего присутствия в доме Летуновского странного квартиранта Двигуна. Знаешь, я, пожалуй, выступлю на семинаре в Ворске! Я сегодня им позвоню и, если они еще не передумали меня приглашать, съезжу.

Евлампиев даже не очень удивился. Вообще-то Шура был, скорее, рассудительный, однако мог иногда вот такой неожиданный фортель выкинуть. На математический семинар в Ворск он получил приглашение еще в декабре и решил тогда не ехать: он выступал там не однажды, знал ворскую кафедру наизусть, и особого интереса для него тамошняя тематика не представляла. Было очевидно, что сейчас он собирается поехать в Ворск не ради семинара – он хочет поскорее расследовать ворское прошлое Двигуна.

– Да, – сказал Соргин, подтверждая мысли друга. – Ирине некогда заниматься этим делом вплотную, она долго провозится. А у меня семинар займет всего полдня – он как раз завтра в три. После семинара я задержусь в Ворске: займусь делом Двигуна. Думаю, что справлюсь за два-три дня. С утра завтра поеду, первым автобусом.

«Выехал Шура в Ворск сегодня рано утром. Так что вечером или в крайнем случае завтра должен позвонить… К тому времени, возможно, уже будут новости», – размышлял Евлампиев.

Так он думал, стоя возле двери свой кафедры в пальто и ушанке. Поворачивал ключ, запирал дверь. Затем не спеша двинулся к лестнице.

Народу в институте в эти дни конца января было мало – сессия закончилась, студенты почти все разъехались. Преподаватели тоже заходили в институт редко и ненадолго. Александр Николаевич, будучи завкафедрой, пришел с утра посмотреть индивидуальные планы сотрудников – проверить выполнение учебной нагрузки за первый семестр. Это часа на три-четыре дело. И вот середина дня, а можно уже идти домой.

Домой не очень хотелось. Никого у него дома сейчас нет: у Ирины курсы до конца января продлятся, Лена на каникулах, уж видно, вместе с ней приедет. И Шурка уехал. Тут, в институте, сегодня тоже знакомых не видно. Как назло, пустой коридор. О, вот в конце коридора появилась фигура Виктора Игнатьевича Безухина, заведующего кафедрой иностранных языков. Они были примерно ровесниками и приятельствовали. Лет десять назад Безухин ушел из семьи, оставив жене и дочери двухкомнатную квартиру. Из уважения к его заслугам (кандидат наук, заведующий кафедрой, в институте работает давно) ему дали трехкомнатную квартиру в общежитии, где он жил с престарелой мамой.

– Александр Николаевич, давно тебя не видел – кажется, в этом году первый раз встретились! – воскликнул Безухин, разведя руки. – Так что, с Новым годом!

– И тебя также! – поклонился Евлампиев. – Вот только для нашей