незнакомым людям являться… Пока доедет – девять… Нет, лучше завтра с утра. Если не застанет, сходит еще раз вечером, время терпит.

Дом он нашел быстро. Проспект Революции – центральная улица Ворска, и очень длинная. Она пересекает почти весь город. Дом, указанный на бумажке, оказался старым трехэтажным особняком красного кирпича, не в самом центре улицы, однако в хорошем месте. Правда, теперь шумном.

Соргин посмотрел на часы: не слишком ли он ранний гость? Было десять минут десятого… Ну что ж, после девяти уже можно.

Указанная квартира находилась на третьем этаже. Александр Павлович поднялся по давно не мытой каменной лестнице – перила были железные, узорчатые, но отчасти проржавевшие и сильно обшарпанные. Надпись, сделанная на грязноватой стене мелом, гласила: «Гена + Лора = любовь». На площадке находились две квартиры – судя по списку жильцов и количеству почтовых ящиков (на некоторых имелись названия получаемых газет), обе коммунальные.

Соргин остановился, прочитал список жильцов с указанием количества звонков для каждой фамилии.

В нужной ему квартире значились три семьи: Балабины – 1 звонок, Ягодкина – 2 звонка, Дементьева – 3 звонка. Ему понравилась фамилия «Ягодкина», и он нажал на звонок два раза.

Довольно быстро за дверью послышались шаги.

Ягодкина открыла дверь, не спрашивая, но, увидев незнакомого человека, придержала ее.

– Вы к кому? – спросила она.

Перед Соргиным стояла женщина лет сорока пяти, симпатичная, в неновом, но чистом байковом халате. Крашеные перекисью волосы завязаны на затылке в хвостик, лицо невыспавшееся, усталое…

– Здравствуйте! – поздоровался Соргин. И объяснил: – Я приехал из Б., преподаю в тамошнем пединституте. Мы со студентами помогаем местному краеведческому музею в создании зала «Наш город Б. в период Великой Отечественной войны». В частности, готовим большой стенд, посвященный беженцам из Ворска. В этой квартире жил перед войной Федор Двигун – беженец, который у нас в Б. похоронен…

– Да! – Глаза женщины широко раскрылись. – Я помню Федю Двигуна… И такой стенд нужен! Сколько людей погибло тогда, какие испытания… ведь пешком от немцев убегали, такие расстояния шли… Заходите!

Коридорчик был широкий, но заставленный ящиками с картошкой и старыми шкафами. В конце коридора виднелась распахнутая дверь в кухню, там слышались женские голоса – обсуждали вчерашнюю телепередачу.

– Из всех соседей, кто до войны здесь жил, я одна осталась, – проговорила между тем Ягодкина. – Так что это вы правильно попали.

– А другие Двигуна не застали? Ведь здесь, кроме вас, еще две семьи!

– Всего две семьи! То есть кроме меня одна только! Это список на двери старый, все не поменяем… В этой квартире две семьи сейчас живут, – поясняла женщина. – Я и еще одно семейство. А раньше было три. Балабиным дали вторую комнату после того, как Дементьева умерла, – их четверо, вот им и дали. А мне уж видно так и жить в одной комнате в коммуналке – ничего не светит.

Комната была неплохая: небольшая, но квадратная, с широким окном, со следами недавнего ремонта.

Женщина предложила ему место в кресле, а сама быстро сложила разобранный с ночи диван, села на него. Взглянув на будильник, сказала:

– Мне к часу тридцати на работу, я учительница, опаздывать нельзя. Так что времени не очень много. Если хотите, могу чай вскипятить.

– Все понял, – улыбнулся Соргин. – Чаю не надо. Долго не задержу – прекрасно понимаю, что вам необходимо время собраться, сам работал в школе. Меня зовут Александр Павлович. Расскажите все, что вы знаете о Федоре Двигуне. Вы ведь знакомы с ним были?

– Мария Максимовна, – представилась женщина. – А тогда, до войны, меня все звали Муся, Муся Ягодкина. Я младше Феди на семь лет. Ему почти двадцать было перед самой войной, а мне тринадцать. Мы с мамой раньше всех эвакуировались, в первые недели войны. Тогда еще на поезде можно было уехать, тем более мы ехали с детским домом, в котором мама работала. А Двигуны оставались здесь, потому что Наталья Николаевна, мать Федора, очень тяжело болела, с ней нельзя было ехать. Мне потом рассказали, что Федя тоже стал плох, кашлял сильно – у них туберкулез был. И ушел он, когда немцы уже входили в Ворск. Федя тоже туберкулезом заразился, и болезнь у него развивалась очень быстро. Он ведь и умер у вас там, в Б. До Урала не добрался. А вообще эта семья была необычная. Отец Феди до революции владел кафельным заводом, поэтому в начале двадцатых был арестован, сослан на Соловки и, говорят, вскоре там расстрелян. Наша семья его уже не застала. Мои родители сюда въехали в 1928 году, мне год только исполнился – не помню, разумеется, этих событий. Знаю со слов родителей. Нам дали эту комнату, когда здесь уже была коммуналка. А раньше, до революции, семье Двигун весь дом принадлежал! Потом уплотнение началось, и в конце концов Наталью Николаевну с Федей поселили в самую плохую комнату – через стенку от нашей была, совсем крохотная, из кухни выгороженная. Говорят, раньше там жила кухарка. Не знаю, правда ли это. Мне кажется, просто из кухни выгородили, когда все перегораживали в двадцатые годы, чтобы больше народу подселить. Двигуны принимали все как должное, не жаловались на нас, подселенных, не обижались. Наталья Николаевна пошла работать на тяжелую работу на заводе, туберкулезом заболела. Федю в комсомол не приняли. Он после этого особенно как-то замкнулся, очень переживал. Мы в одной школе учились, но он старше. Он уже заканчивал школу, когда я в младших классах училась.

– Семь лет – в детстве это заметная разница… – задумчиво произнес Соргин. – Но вы общались?

– Ну, знакомы, конечно, были… А общаться особо не общались: во-первых, он много взрослее был; во-вторых, он вообще близко не общался ни с кем, они с матерью всех боялись. В этой квартире жили перед войной четыре семьи. Кроме нас, семья Пузыревых – дети их потом на фронте погибли, а старики эвакуировались, вместе с Федей, кстати. Это Пузырева потом рассказала, что Федя с ними шел в эвакуацию, но свалился от туберкулеза в Б. А они со стариком добрались до Урала, выжили там, вернулись после освобождения города. Оба умерли в Ворске, в этой самой квартире, лет пятнадцать назад. После них в их комнату поселили Балабиных, которые и сейчас там живут. А в другой комнате Дементьева жила, но это уже после войны ей дали… До войны там семья жила… Аксеновы, что ли, – семья с ребенком, младше меня намного мальчик, еще в школу не ходил… Они после войны не вернулись, не знаю, куда делись. Эвакуировались куда-то уже после нас, да там и остались. Комнату после них получила Дементьева. Больших ссор в нашей коммунальной квартире не было, но не было и дружбы соседей. Тем более с Двигунами – к ним подозрительно относились.