Внутри, снаружи, в воде, на земле, в воздухе — всюду одновременно. Более того, казалось, что по воде он ходит аки по суху. Нет, правда, как ему удалось, не повредив киноаппарата, проникнуть в гримерки и заснять, как спасаются вплавь перепуганные насмерть актеры и актрисы? Ладно проникнуть. А снимать-то как в подобных условиях? Как установить киноаппарат? Как крутить ручку и самому при этом не испугаться, не захлебнуться, не уйти под воду, все прибывающую и прибывающую с каждой минутой. Удивительно! Месье Гайару все это сильно не нравилось. Своим длинным французским носом месье Гайар явственно ощущал неприятный душок, исходящий с экрана. Смущала одна вещь. И еще как смущала! Сначала-то он и не заметил, только поцарапало что-то, не давало покоя. Потом понял: подвалы, крысы, костюмерные, гримерки были засняты отдельно, а Зарецкая, актеры, актерки — отдельно. Месье Гайар велел принести пленку в просмотровый зал и вот теперь прокручивал ее, наверное, в десятый раз. Так и есть. Чутье не подвело. Наметанный глаз не обманул. Ни орущая Зарецкая, ни панический исход актеров на спасительный воздух, так вот, НИКТО НИ РАЗУ не был заснят на фоне театральных стен! Киносъемщик показывал гримерку, полную воды, какую-нибудь запоминающуюся деталь, гребенку, к примеру, смытую со столика стихией, или полузатонувшую туфельку, или — еще лучше — что-нибудь эдакое трогательное из женского нижнего белья, плывущее по воле волн, а потом, в следующем кадре — крупный план искаженного ужасом лица.

Месье Гайар начал смотреть сначала. Так и есть. С Зарецкой тот же прием. Если не знать, что она спасается от потопа, можно подумать, что на экране — заснятый на пленку спектакль. Месье Гайар плохо знал русскую классику, но предполагал, что утопленниц там немало. Характер-то у народишка дикий. Как же без утопленниц? Вот недавно он слушал в Большом театре «Русалочку». Музыка, конечно, варварская. Да и сюжетец тоже. Н-да… Русские… Впрочем, ладно. Вернемся к нашему потопу. Наверняка Зарецкая изображала на сцене какую-нибудь утопленницу, и наверняка делала это не раз. И уж точно кто-нибудь когда-нибудь да заснял ее в этой роли на пленку. Что касается остальных актеров, то тут месье Гайар засомневался: а служат ли они вообще в Малом театре? Не кадры ли это из какой-нибудь другой видовой или — вот ужас-то! — игровой фильмы, вставленные киносъемщиком в хронику потопа? Значит, обман. Фальсификация.

Месье Гайар скрипнул зубами. Обмануть! Кого? Его! Да как смели! Доказать, что киносъемщик подделал хронику, разумеется, невозможно. А элегантно он это провернул, чертяка! Надо отдать ему должное. Талантливо. И, главное, смело. Не побоялся того, что схватят за руку, обвинят в обмане, того хуже — в подлоге. Наглый тип. Месье Гайар крикнул секретаршу и велел выяснить, кто из пяти съемщиков, что работали на «Гомон» в Москве, снимал потоп Малого театра. В это время раздался звонок телефонного аппарата. Месье Гайар снял трубку. На том конце послышался низкий женский голос. Не узнать Зарецкую было невозможно.

— Что ж ты, мусье заграничный, творишь! — громыхнула великая и неповторимая. — Это в каком таком виде ты меня прилюдно выставляешь! И не стыдно тебе, басурман, русскую актрису позорить!

Месье Гайар плохо знал не только русскую классику, но и русский язык. Но Зарецкую понял. В том смысле, что сейчас его будут бить. И затрепетал. В принципе трепетать перед Зарецкой никакой причины и повода у месье Гайара не было. Никак она на его жизнь и карьеру не влияла. Но такое уж действие оказывал на собеседников голос Зарецкой, что редко кто мог слышать его без трепета душевного.

— О, мадам! Велик удоволствий! — залепетал месье Гайар.

— Удовольствие у тебя одно, — ответствовала мадам, — актерок по кулисам щупать.

Месье Гайар снова понял и покраснел. Всей Москве была известна его страсть к балетным. Почитай каждый вечер проводил за кулисами.

— Я… Я… — забормотал он, хотя с какой стати, спрашивается, ему оправдываться перед вздорной бабой?

— Ты мне не якай. Скажи лучше, кто это придумал, меня в синема в таком виде показывать? Да чтобы я в театре в нижней рубахе, в распущенных волосах — да никогда такого не бывало и быть не могло!

— Но мадам! Но потопить! — возопил несчастный Гайар.

— Кого потопить? Что ты несешь, мусью, туды тебя в качель! Я в тот день на даче сидела, роль учила. А с орхидеей в волосах я в… — тут Зарецкая завернула какое-то совершенно неудобоворимое русское название, — играю.

— О, мадам! — взвыл Гайар. — Мой извинений!

— Свой извинений будешь в суде приносить, — был ответ разъяренной мадам. — Прощай на этом.

И она бросила трубку.

Месье Гайар какое-то время не мог прийти в себя, а когда пришел, взревел неслыханным медвежьим голосом, даром что в душе был большой аристократ:

— Ко мне! Ко мне!

Вбежала перепуганная секретарша.

— Ко мне! Кто снимать!!!

— Эйсбар, — прошептала секретарша, дрожа всем телом.

— Ко мне-е!!! Sans tarder!

Месье Гайар, тяжело дыша, упал на стул. Он разорвет мальчишку, это ясно. Вставить в документ… Да черт с ним, с документом! Попасть под суд из-за наглого юнца, возомнившего себя всемогущим! Он что, решил, что ему все позволено? Что он может жонглировать людьми, событиями, историей, наконец? Месье Гайар был не чужд пафосу. Он воздел палец к небу, как бы придавая особую значимость мысли о том, что историю никому не позволено перекраивать по своему усмотрению и желанию, из праздного баловства.

В дверь постучали, и на пороге показался молодой человек с волосами спутанными и явно давно не стриженными, чего месье Гайар терпеть не мог.

— Вы снимать потоп? — холодно осведомился месье Гайар, успевший прийти в себя.

— Уи, — был ответ мальчишки, и в этом его «уи» месье Гайар услышал спокойствие нахала.

— Вы снимать мадам Зарррецкий?

— Уи.

— Во вррремя потоп?

И тут молодой человек засмеялся. Месье Гайар вздрогнул. Вот чего он совсем не ожидал, так это смеха. Пусть бы этот наглец оправдывался, или умолял о прощении, или врал, на худой конец. Но он смеялся. Месье Гайар уставился на Эйсбара непонимающим взглядом.

— Как же я ее во время потопа снял бы? — воскликнул Эйсбар. — Ее же там не было!

— Не понимать ваша логика!

— Логика моя простая. Чтобы публика рыдала. Потоп же в шесть часов утра случился. Там, кроме сторожа, вообще никого не было! А сторож — пьяная рожа — спал во дворе. Ему даже штанов не замочило. А публика любит, чтобы была трагедия.

— Но откуда?…

— Да из других фильмов настриг. Хорошо, вот Зарецкую вам нашел, ее во время какой-то репетиции снимали.

— Мадам Зарррецкий подаст суд, — еще холоднее произнес месье Гайар, придя в себя после шока, вызванного смехом молодого человека. — Вы отвечать. Сейчас — идти. Вы уволен.

Молодой человек пожал плечами и двинулся к двери. На пороге остановился, обернулся.