– А я могу его увидеть, этого твоего Джеффа?

Это вопрос-матрешка, в нем таится еще несколько. Если я раскрою оболочку «Могу я увидеть Джеффа?», внутри окажется «Я тебе нравлюсь?», из которого выскочит «Мы подружимся?». В самой сердцевине скрывается главный вопрос: «Мы с тобой похожи?»

– Ну конечно, – говорю, отвечая сразу на все, – оставайся на ужин.

Наконец натюрморт готов: капкейки расположены под таким углом, что глазированные пауки полностью влезают в кадр. В качестве фона я использовала кусок ткани с незамысловатым узором в духе пятидесятых и винтажные фарфоровые тыковки с блошиного рынка.

– Миленько, – говорит Сэм, и по тому, как она морщит нос, я понимаю, что это не комплимент.

– В кондитерском деле все миленькое приносит деньги.

Мы стоим рядом и разглядываем экспозицию. Несмотря на все старания, в ней все равно что-то не то. Чего-то не хватает. Какой-то неуловимой искорки, которую я забыла добавить.

– На мой взгляд, слишком идеально и гладко.

– Нет, – отвечаю я, хотя она, конечно же, права.

Натюрморт вышел плоский и безжизненный. Все настолько безупречно, что капкейки кажутся муляжом. Они выглядят именно так: пластмассовая глазурь на выпечке из пенопласта.

– А что бы ты изменила?

Сэм задумчиво приближается к столу, касаясь указательным пальцем подбородка. И принимается за дело с неистовством Годзиллы, разрушающей Токио. Несколько тарелок пустеют и поспешно откладываются в сторону. Одна фарфоровая тыковка оказывается на боку, салфетка скомкана и небрежно брошена в самый центр композиции. Обертки трех капкейков сорваны и разбросаны по столу.

Глянцевая картинка превратилась в хаос. Как будто перед нами стол после развеселой вечеринки – шумной, суматошной, настоящей.

Это великолепно.

Я хватаю камеру и начинаю снимать, фокусируясь на изувеченных капкейках. За ними высится неровная горка тарелок, на их зеленом фоне пятнами выделяется черная глазурь.

Сэм хватает капкейк и отрывает зубами гигантский кусок. На пол сыплются крошки и капает вишневая начинка.

– Сфоткай меня.

Я застываю в нерешительности – по неизвестным ей причинам.

– В моем блоге нет фотографий людей. Только еда.

Я никогда не снимаю людей, для сайта или нет. Селфи в духе Лайзы тоже не делаю.

После той ночи в «Сосновом коттедже».

– Всего один раз, – настаивает Сэм, складывая губы уточкой, – ради меня.

Я неуверенно смотрю в видоискатель камеры и делаю глубокий вдох. Ощущение такое, будто смотришь в хрустальный шар, но видишь не будущее, а прошлое. Перед глазами на пороге «Соснового коттеджа» стоит Жанель, принимая вычурные позы со своими необъятными чемоданами. Раньше их сходство не бросалось мне в глаза, но теперь оно совершенно очевидно. У них разная внешность, но одинаковый душевный склад. Буйный, бесцеремонный, пугающе живой.

– Что-то не так? – спрашивает Сэм.

– Нет-нет, – я щелкаю затвором, делая один-единственный снимок, – все в порядке.

Она бросается ко мне и канючит до тех пор, пока я не показываю ей фотографию.

– Класс! – восклицает она. – Тебе обязательно нужно вывесить ее в блоге.

К ее радости я обещаю так и поступить, хотя на самом деле планирую удалить снимок при первой же возможности.

Теперь пора красиво расположить и сфотографировать тыквенные кексы. Я разрешаю Сэм распились один из них, и разномастные ломтики падают на тарелку, как вырванные из книги страницы. На смену фарфоровым тыквам приходят винтажные чашечки, найденные неделю назад в Вест-Виллидж. Я наливаю в них кофе, в каждую по-разному: где-то на донышко, а где-то и до краев. Немного темной жидкости проливается на стол, но я ее не вытираю – пусть у основания чашки остается лужица. Сэм, добавляет последний штрих, с хлюпаньем отпивая из одной из чашек. На каемке остается след от помады. Рубиновый поцелуй, соблазнительный и загадочный. Потом она ставит чашку на стол. Я щелкаю затвором, фотографирую больше, чем надо, затянутая в хаос.

8

Время ужина приближается в паническом водовороте суеты и последних приготовлений. Я на скорую руку делаю лингвини с соусом путанеска, который меня научила готовить мать Джеффа. На неструганом обеденном столе, который мы купили прошлым летом в Ред-Хуке, уже аккуратно расставлены блюда со свежеиспеченными хлебными палочками, салат и бутылка вина. Переступив порог, Джефф слышит голос Розмари Клуни, льющийся из музыкального центра в гостиной, и видит меня, сияющую и раскрасневшуюся, в нарядном платье в стиле пятидесятых. Один только Бог знает, что происходит в этот момент в его голове. Он явно в замешательстве. Может, он даже обеспокоен, что я немного перебрала (а я и правда перебрала). Однако я надеюсь, что в этой мешанине чувств есть и гордость. За то, чего мне удалось достичь. За то, что после стольких шумных непринужденных обедов и ужинов с его близкими, ко мне наконец тоже кто-то пришел в гости.

И тут из гостиной выходит Сэм с отмытым от муки лицом и свежим слоем помады на губах. Я точно знаю, что думает Джефф. Вижу его тревогу и подозрение, слегка тронутые изумлением.

– Джефф, познакомься, это Сэм, – провозглашаю я.

– Саманта Бойд? – говорит Джефф не столько ей, сколько мне.

Она улыбается и протягивает ему руку:

– Мне больше нравится Сэм.

– Ну конечно. Привет, Сэм.

Джефф настолько огорошен происходящим, что даже забывает пожать протянутую ему руку. А когда вспоминает, то делает это как-то вяло.

– Куинси, можно тебя на минутку?

Мы идем на кухню, где я вкратце пересказываю ему события сегодняшнего дня, и под конец говорю:

– Надеюсь, ты не возражаешь, что я попросила ее остаться на ужин.

– Это довольно неожиданно, – замечает он.

– Согласна, все произошло внезапно.

– Надо было мне позвонить.

– Тогда ты попытался бы меня отговорить, – возражаю я.

Джефф пропускает мои слова мимо ушей, зная, что это правда.

– Просто мне кажется странным, что она вот так к нам сюда заявилась. Это ненормально, Куинни.

– Что-то вы слишком подозрительны, мистер Адвокат.

– Просто… я чувствовал бы себя лучше, если бы знал, зачем она приехала.

– Я до сих пор не смогла понять, – говорю я.

– Тогда зачем пригласила ее на ужин?

Я хочу рассказать о сегодняшнем дне, о том моменте, когда Сэм настолько напомнила мне Жанель, что у меня перехватило дыхание. Но он не поймет. Никто не понял бы.

– Мне ее немного жаль, – отвечаю я, – после всего, что она пережила, ей, вероятно, просто нужен друг.