дорожную сумку несколько рубашек, туалетные принадлежности, документы и немного денег. Я не собирал чемодан двадцать лет.

Затем я положил все еще спящую птицу в коробку из-под обуви и проделал несколько отверстий. Птица еле поместилась в коробку. Открыла один глаз и пискнула, когда я закрыл крышку. Возможно, это напомнило ей о времени, когда ее откармливали перед охотой. Но у меня не было выбора. Я положил коробку в сумку и вышел на лестничную площадку. На лестнице я почувствовал, как утка ворочается в коробке, и услышал слабое, похожее на хрип покрякивание.

Я остановился на мгновение на площадке первого этажа, прежде чем миновать широкие ворота и выйти на улицу. Я слышал голоса и понимал, что там гудят охотники, студенты, мужчины и женщины, дети и собаки. Я боялся за себя и за утку. Я знал, что если она издаст хоть малейший звук, то пропадет. По ту сторону ворот взорвалась петарда, затем раздались крики. Утка крутилась у меня в сумке. Взорвалась еще одна петарда, и утка начала громко крякать. Она тоже почувствовала толпу. Рев хищников, что преследовали ее весь день. Она боялась, что я отдам ее толпе, она все еще не верила мне. Но я понял, что незаметно проскользнуть не получится. Время шло. Оставалось пятьдесят минут. Я не знал, что делать, и все-таки решил выйти на улицу. Рискнуть. Побежать на вокзал. Броситься в драку, если придется.

К счастью, из каморки консьержки послышался легкий шум, и я не успел попасть в собственную ловушку. Дверь приоткрылась, и миниатюрная мадам Грасия сделала мне знак войти. Я не мог видеть ее лица, но мой страх исчез. Я знаю, какова она — это женщина большой доброты, что редкость в нашем мире, и ее дружбы я не заслуживаю. Уверенный, что она поможет, я поспешил к ней в квартирку.

~~~

Она ничего не сказала, просто начала выключать везде свет. Однако на улице было еще светло, ну почти светло. Осенью дни очень длинные. Я никогда не понимал почему. Я сел в большое кресло — то самое, в котором обычно устраивался, когда приходил в гости к консьержке. Однако я вдруг осознал, что не был здесь уже несколько месяцев… а то и лет. Даже по отношению к единственному человеку, которого я искренне уважал, я, оказывается, был способен на такое невнимательное отношение. В кого же я превратился?

Впервые за долгое время мне показалось, что лицо мое стало удивительно уродливым. Было прекрасным, а стало ужасным… Мадам Грасия оставила включенной только одну лампу и села напротив меня за стол, где лежали карты Таро и стояла бутылка портвейна. Я ждал, пока она заговорит.

— У вас в сумке утка.

— Верно… — признал я. — Вы ее услышали, да?

— Да. Но главное, я увидела, как она к вам залетела… когда я выносила мусор. Она выглядела ужасно.

— Он ранена. Кто-то ее подстрелил. Но я ее подлатал, ей уже лучше.

Мадам Грасия попросила показать утку. Я раскрыл сумку и вытащил помятую коробку. Когда я ее открыл, утка вытянула шею и снова начала покрякивать. «Бедняжка…» — прошептала мадам Грасия, беря птицу на руки, отчего утка притихла. Наблюдая за тем, как она это делает, я заметил бесчисленные следы когтей на кресле. Я вспомнил, что во время событий мадам Грасия брала домой бездомных кошек и собак. Всех тех, кто потерял хозяев или кого бросили, когда людям пришлось спешно уезжать. В прошлом эта квартирка была полна животных. Сейчас они уже все умерли от старости. Я понял это только теперь и подумал, что мадам Грасия, должно быть, очень одинока. Я снова злился на себя за то, что не замечал этого, но я был счастлив, меня успокаивала мысль, что я нахожусь рядом с ней. Она подождала, но, видя, что я ничего не говорю, спросила сама:

— Ну, скажите, куда вы собираетесь отнести эту бедную утку?

— Я собираюсь выпустить ее завтра утром на побережье, если она сможет летать.

— А если не сможет?

— Не знаю. Я бы хотел успеть на последний поезд до Гранвиля. Он отправляется примерно через сорок минут. Не думаю, что у меня получится. На улице слишком людно, а утка очень беспокойна.

С задумчивым видом мадам Грасия закусила губы, затем поднялась со стула.

— Посидите-ка.

Она вернулась из кухни с бутылкой, коробкой таблеток и плетеной корзиной — одной из тех больших плетеных корзин с крышкой из прошлого.

— Держите. Я эту корзину всегда с собой беру, когда отправляюсь за ежевикой в лес Фонтенбло. Иногда я нахожу цветы, грибы… но таких животных, как это, уверяю вас, там нет.

Не теряя времени, мадам Грасия положила на дно корзины небольшую подушку и посадила на нее утку.

— Так-то лучше, — улыбнулась она.

— А таблетки?

— Это снотворное.

— Но… мадам Грасия, от них утка может умереть…

— В небольших дозах — нет. Я знаю, о чем говорю, я давала их своим питомцам. Многие из них были в депрессии, знаете ли. Я толкла таблетки и подмешивала их в молоко, чтобы животные смогли уснуть. Утке, учитывая ее вес, я дала бы ту же дозу, что и моим кошкам.

Она взяла четверть таблетки и раздавила ее на столе большим пальцем. Затем насыпала порошок в бутылку. К моему удивлению, утка согласилась, чтобы ее покормили.

— Вот увидите, она скоро уснет, и вы успеете на поезд… — сказала мадам Грасия, закрывая крышку корзины. — Пропустите стаканчик на дорожку?

Я согласился и выпил портвейн одним глотком. Мне полегчало. Мадам Грасия обняла меня. Казалось, она со мной прощается. И я вдруг подумал, насколько этот жест был уместен. Но я рассчитывал вернуться на следующий день, когда миссия будет выполнена. Я пообещал — возможно, чтобы успокоить себя, — что верну ей корзину и привезу подарок из Нормандии. Она улыбнулась.

Перед моим уходом мадам Грасия взяла пластиковую бутылку в виде фигуры Богородицы и вылила немного ее содержимого мне на макушку. Это была освященная вода из Лурда, которая, судя по цвету и запаху, находилась в бутылке очень давно. Это напомнило мне о матери. Она делала то же самое, когда я куда-нибудь уезжал. Но брала воду из-под крана и плескала ее мне в лицо. Тогда это казалось мне смешным.

Последний раз, когда она это сделала, был и последним разом, когда я ее видел. Ни она, ни я не смеялись в тот день. Ее взгляд был серьезным. Это было через несколько дней после