ударилась о забор… Там недалеко стройка идет… Потом, когда поднялась на ноги, второй пихнул меня сзади, я повалилась вперед и разбила колени и подбородок, ладони ободрала. Радует, что зубы целы остались. Повезло, скажи? – Пока Зум-Зум говорила, Глен внимательно осматривал ее. – Сумку отобрали, телефона теперь у меня нет.

Глен сел на край кровати:

– Теперь понятно, почему ты на звонки не отвечала… Тебя не тронули? Ну, не… не надругались?

– Ты в смысле изнасилования? – Зум-Зум грустно посмеялась, ее нижняя губа пожалась и задрожала. – Они называли меня и тюленем, и моржом, даже холодильником… Ты спросил за что меня можно полюбить, так вот тебе ответ: нет во мне ничего такого, теплых чувств я не вызываю. Никаких чувств я не вызываю, кроме брезгливости. Наверно люди думают, что раз я толстая, то и толстокожая, за человека меня не принимают. Правильно, зачем жалеть толстуху? Ведь она пойдет, сожрет вагон булок и все у нее наладится! Все, что я заслуживаю, это залезть в какую-нибудь нору, уплетать пончики и выть в одиночестве. Я настолько большая и уродливая, что даже у самого гадкого подонка не встанет на меня!

Последние слова она не проговаривала, а провыла.

– Хорошо, что они не… Ты так говоришь, будто сожалеешь, что тебя не изнасиловали! Зум-Зум, ты похудеешь! Я обещаю! Я все сделаю! – Глен позабыл о всяком смущении, схватил Зум-Зум за руку. – Что я могу сделать для тебя? Прямо сейчас!

– Ничего не надо. Мне очень приятно, что ты пришел меня навестить. Сегодня еще никого не было. – ее раненую руку будто охватило огнем, когда Глен в горячке стал сжимать ее, но она терпела боль и даже виду не подала.

– Наверно страшно было?

– Ты не представляешь насколько, – кивнула Зум-Зум.

– Ты здесь надолго? – Глен отвернулся, чтобы скрыть увлажненные глаза. Он не выдерживал женских слез, а теперь сам был готов разрыдаться.

– Результаты придут и меня отпустят. Не переживай, все наладится. Мне придется провести недельку дома, и тренировки, разумеется, придется отодвинуть. Заниматься с привязанной рукой травмоопасно, знаешь ли.

– Конечно. Конечно. – Глен прикрыл глаза ладонью.

– Все равно чувствуешь вину? – Зум-Зум погладила его по плечу.

Глен подсел ближе, руки его приподнялись, Зум-Зум протянула ему навстречу единственную подвижную руку, и они обнялись. Ее нос уткнулся в ключицу Глена, его шелковая рубашка тихо шуршала, кожа источала аромат, от которого у нее закружилась голова, было видно, как сильно пульсирует вена на его шее, Зум-Зум погладила его по спине так, будто это было самое хрупкое существо на свете.

На следующий день ее выписали. Отдохнувшая и довольная Зум-Зум без зазрения совести умяла два мятных эклера в вестибюле больницы. Долгое время она настолько серьезно относилась к своей диете, что не позволяла себе отступить от нее ни на шаг, все бакалейные лавки и фастфуды обходила стороной, и, если мать покупала сладости домой, велела их прятать и не доставать при ней. Весы показывали замечательное число – 79. В этих двух цифрах заключалась вся ее жизнь: и страдания, и радости, ее ненавистные не снашивающиеся кеды, потеря контакта с Патрицией, время, проведенное с Гленом, успехи в учебе, которые достигнуть ей стоило такого же труда, как и отказаться от шоколада. Что тут сказать, если платье, которое дожидалось ее в шкафу, почти застегнулось.

По возвращении домой Зум-Зум села за учебники, чтобы не отстать по программе. Родителей, разумеется, обрадовал такой подход, они одобрительно кивали всякий раз, когда видели дочь за книжками, вели себя тихо, меньше ругались, убавляли звук телевизора. Зум-Зум пользовалась положением потерпевшей – она позволяла себе капризничать, чего раньше за ней не замечали, составляла отдельное меню, и наконец-то добилась разрешения закрывать дверь в свою комнату.

И учеба давала бы и дальше свои плоды, если бы ее голова была забита алгеброй или общественным правом… Тот короткий волшебный момент объятий в больнице будоражил воображение Зум-Зум всю следующую неделю. Стоило ей только прикрыть глаза, как она снова сидела с Гленом на больничной белой койке в пустой палате, снова он гладил ее по волосам, а она жадно втягивала возбуждающий нервы запах. Зум-Зум не могла подобрать слов, чтобы как-то назвать этот момент, эта была магия, возвышенная, легкая, сказочно простая магия, которая проникла ей глубоко в сердце, и, кажется, пустила корни.

Чехарда из последних событий немного сбила ее с намеченного пути, так как тренировки прекратились на неопределенный срок, цифры на весах с каждым взвешиванием показывали все большие значения. Больничный подходил к концу, по недельному итогу домашнее обучение с треском провалилось, в голове метались мысли, о чем угодно, только не об экзаменах. Внезапно появившееся свободное время она заполняла долгими раздумьями о своей жизни, о друзьях, об отношениях с родителями, об окончании школы, и о том, что ее ожидало после выпуска, но раздумья эти были пустые, в них не было ни цели, ни смысла, как блуждающий по пустыне скиталец ищет путь среди барханов, Зум-Зум утопала в мечтах о том, что все наладится само собой.

Иногда Зум-Зум бросала смущенный взгляд в окно, за которым находилась заметенная снегом набережная, тогда ее накрывала волна страха и неприятное предчувствие скорых перемен. Зум-Зум не раз прикладывала руку к груди, чтобы унять беспричинную тревогу.

Поглощенные пончики, кстати, хорошо справлялись с этой тревогой, как маленькие пестрые солдаты она бросались в бой, как только к Зум-Зум приближался приступ паники. При этом ход ее мыслей каждый раз был одинаков: я долго тренировалась и многое пережила, а значит заслужила послабления и награды. Все ее существо соглашалось с этим. И вот она снова шла с набитым ртом по улице, выискивая глазами урну, куда можно было сбросить улику в виде коробки из-под сладких колечек. Ближайшая оказалась около здания через перекресток.

Когда коробка-улика была сброшена, и теперь никто не смог бы ее уличить в бесхребетности, Зум-Зум расслабилась. По этой части улицы ей ходить не приходилось, чтобы направиться к дому нужно было идти в противоположную сторону, и это объясняло то, что Зум-Зум никогда не бывала здесь раньше. Она обратила внимание на блестящую перед ней витрину здания, у которого она очутилась. Это оказался спортивный комплекс для молодежи, яркие плакаты призывали вступить в группу аэробики, пилатес, йоги, атлетики, плаванья и других секций. Зум-Зум достала телефон, чтобы сфотографировать указанные контакты, как услышала неподалеку знакомый голос. По лестнице поднимался Глен, он болтал по телефону и поэтому не заметил ее.

«Сейчас то самое время дня, которое Глен проводит в тайне ото всех!» – подумала Зум-Зум.

До сих