— Нет, я никуда не поеду, — он помотал головой и потупился. — На свидания буду ходить к Томилке… Черт те куда ехать — в Крым!

— Это же не в Нарым, Василий Егорыч!

— Я и не был там никогда!

— Вот и побудешь…

— Зачем я тебе сдался? Одноногий старик!.. Нет!

— Конечно, ты не подарок, но куда деваться? Не бойся, я тебе работу дам, не в нахлебники пойдешь.

— Какую работу? — спрятал глаза под бровями.

— По специальности!.. Кстати, ногу-то на фронте потерял?

— Тебе какое дело? Где бы ни потерял — новая не вырастет.

Мавр достал письмо, протянул тестю и стал глядеть в окно.

— Читай. И собирайся! Через три часа поезд, а у нас и билетов нема, и как автобус ходит — не знаю.

На мостике было пусто: к лесозаводу шла хозяйственная гравийка и другим путем сюда не попасть…

Василий Егорович долго смотрел в письмо — то ли перечитывал, то ли думал; глаза его как бы вышли из-за прикрытия бровей и нависающих бровных дуг, чуть потеплели.

— У меня тоже вот… Одна-единственная дочка. Женился поздно, почти в сорок…

— Ладно, тесть! Это на потом. Сейчас собирайся!

— А ты на меня не покрикивай! — вдруг взъерепенился он. — Гляди-ка, генерал, командует тут!.. Мне еще протез обуть надо, культю подогнать, облегчить… Вещи собрать!

— Возьми самое дорогое и едем, — мягче сказал Мавр. — У меня плохие предчувствия, поезд без нас — ту-ту… Фотографии, документы… Даже белья не надо. Ну, конечно, инструменты…

— У меня вон два полушубка, валенки, штаны ватные — что, брошу?!

— Зачем тебе в Крыму полушубки?

Он неожиданно засмеялся:

— Томилка пишет, ты можешь похлопотать, чтоб срок скостили? Ты что, и правда можешь?

— Погоди, дед, доберемся до Москвы, похлопочем…

— Какой я тебе дед? — обиделся Василий Егорович. — Да я моложе тебя! Дед… Слушай, а пенсия? Я по старости получаю, все-таки сто десять тысяч…

Бутылка водки стоила уже тридцать. Мавр стал собирать инструменты со стены, а тесть вдруг подпрыгал к окну и, согнув шею, выглянул из-за косяка…

— Атас! Облава!

Ни на улице, ни за изгородью на проселке никого не было, да и мостик с изгибом дороги оказался пустым, но население жилой зоны, эти серые, одинаковые люди буквально летели в сторону промышленной, словно птичья стая, одновременно меняя направление и организованно покидая насиженное место. Бесшумная эта тревога в единый миг всколыхнула все бараки, и уже внизу слышался топот и стук дверей; откуда-то взялись дети — около десятка разного возраста, табун цыганок в пестрых одеждах и даже существо с грудным младенцем на руках. Прошло минуты полторы, и все кончилось, территория зоны была пуста, и лишь следы по свежему снегу, в том числе и босых ног, остались, как строчки письма на чистом листе.

И тот же час на улице показались две машины: милицейский «уазик» и белая «неотложка». Они вывернулись из-за крайнего барака и на полном ходу помчались к двухэтажке.

— Что-то не похоже на облаву, — сказал тесть, не сводя взгляда с Мавра. — Они сначала оцепление ставят, а эти…

— За мной приехали, — спокойно обронил тот, глядя, как из машины вылетают двое с автоматами и в масках, и двое — в гражданском. — Говорил, надо быстрее…

Глаза Василия Егоровича снова спрятались под брови — смерил генерала с головы до ног.

— Герой… Советского Союза!.. А я ведь тебя узнал. Увидел в профиль и узнал… На щеке у тебя не морщина и не складка — шрам. Ну-ка, покажи! Моя метка!

И полез щупать корявыми, изрезанными пальцами…

* * *

То, что его не оставят в покое, Мавр понял сразу же, как только заявил начальнице колонии о своем намерении жениться. Она не умела прятать чувств; на ее бледном, простоватом лице вначале вспыхнул целый букет — от изумления до глухой, тихой подозрительности. Он сразу же повинился, что солгал про внучку, что у них нет никакого родства, и ложь эта благородна, поскольку он подобных мыслей не держал, когда ехал сюда. Мол, когда увидел истерзанного и глубоко несчастного человека, решил если не спасти, то хоть как-нибудь помочь. А замужество для Томилы — спасение, ибо она давно страдает от одиночества и в таком состоянии может погибнуть в лагере.

Он врал искусно, даже прощения попросил, однако уже чуял, напрасно. А когда «хозяйка» услышала весть, что этот ненормальный генерал в местной нотариальной конторе еще и дом в Крыму жене отписал, вообще замкнулась и выразительно замолчала. От немедленных разборок ее удерживала непростительная и глупая ошибка, допущенная еще утром, — не проверила документы, запустила в зону и разрешила свидание неизвестному человеку, скорее всего, душевнобольному, авантюристу или циничному преступнику, воспользовавшемуся генеральской формой и наградами. Если его сейчас же сдать своим операм или органам, на следствии обязательно выяснится, как он пил чаи с «хозяйкой», как она лично провела его через КПП и дала прапорщика в денщики — чтоб и в магазин за продуктами бегал, когда потребуется, кипяток приносил и еще охранял тишину и покой.

Кто его знает, а вдруг он на самом деле генерал, Герой да еще со связями? Со сдвигом, коль решил жениться на зэчке, но со связями?

Мавр чувствовал ее душевную борьбу и пытался не то чтобы рассеять подозрения, а хотя бы сгладить их, снизить накал страсти.

— Как только будет отпуск, приезжайте ко мне в Крым, — как бы предлагал он взятку. — Дом стоит в тридцати метрах от моря! Великолепный сад, виноградник, винный погреб, прошу заметить! Спросите Томилу, она расскажет…

Она не покупалась, хотя вежливо кивала, приводила какие-то глупые аргументы, а сама лихорадочно соображала, как поступить. С той поры, как к зэкам каждую неделю стал приезжать священник, она начала проникаться христианскими заповедями, ибо никаких других уже не оставалось, а жизнь стремительно катила под гору. (Это Мавр узнал еще утром, за чаем.) И теперь «хозяйка» никак не могла решить, по-божески будет отказать в регистрации или нет? Самое главное, не нашла причин, чтоб отказать, даже после того, как под предлогом требований ЗАГСа взяла у него паспорт.

Потом уж и деваться некуда было…

Двадцатилетняя девчонка окрутила их за три минуты и еще десять выписывала документы.

Мавр знал: как только он достаточно удалится от колонии, так сразу же будет сигнал куда надо, с какой-нибудь несуразицей. Не зря же из «скорой» вылезли два могучих санитара, а орелики в гражданском бежали вприпрыжку по лестнице, помахивая пистолетиками…

А тут еще тесть пристал — исследовал складку на щеке, обнаружил шрам и кинулся на шею. Чувства его захлестывали, и было непонятно, обнимает он или душит; сказать ничего не мог, только низко и жалобно урчал, словно рассерженный бык.