— Его сейчас доставят сюда.

— А моя жена?

— Извините, товарищ генерал, — начальник замялся. — Придется проститься здесь… Проблемы с конвоированием, нужен автозак… — и вдруг добавил со скрытым недовольством. — После событий девяносто третьего МВД усилилось, наша служба на втором плане…

— Ну что же, простимся здесь…

— В Москве вас встретят! — оживился он. — Все будет в лучшем виде.

— Зачем это? — Мавр насторожился. — Это лишнее, отмените.

— Помогли бы перебраться с вокзала на вокзал: Притыкин — инвалид, на метро с вещами…

— Чья инициатива? Московская?

— Просили сообщить номер вагона, поставить в известность начальника поезда. И наказать проводникам, чтоб присматривали…

Скорята знал много больше, чем говорил: сказывались хохляцкие крови, не раз спасавшие его от наказаний, во времена, когда еще служили они командирами взводов. У него был редкостный по мощи инстинкт самосохранения и ген жизнелюбия. Хортов об этом давно знал и ничего выпытывать не стал, добросовестно исполнил все просьбы законника и поехал к себе на Чистые Пруды.

По пути он зарулил на оптовый рынок, купил водки и продуктов для магарыча Кужелеву, и когда вернулся к машине, обнаружил возле нее пожилую цыганку в очках с толстыми стеклами и высокой палкой в руках. Опираясь на нее, она смотрелась в лобовое стекло, как в зеркало, и что-то бормотала. Бросился в глаза ее наряд — не пестрый и неряшливый, как обычно бывает у московских цыганок, а вполне приличный, из тончайшего, отглаженного шелка зеленых и бирюзовых тонов, грудь была увешана множеством ниток настоящего жемчуга, мочки ушей оттягивали огромные и причудливые золотые серьги, напоминающие свитые листья, на запястьях позванивали десятки браслетов в виде сплетенных в косички колец.

И только шуршащая под ветерком цветастая шаль с кистями, наброшенная на плечи, показалась банальной и дешевой. Она стояла и рассматривала его с типичной цыганской непосредственностью — выбрала жертву и собиралась пристать с гаданием.

Хортов открыл машину, сложил пакеты на заднее сиденье.

— Здравствуй, странник, — вдруг сказала она. — Как поживаешь?

— Я не странник, — обронил Андрей, усаживаясь за руль.

— Значит, бродяга!

— Найди себе другую жертву. Смотри, сколько людей вокруг!

— Еды купил, вина — гостя ждешь. А гость твой — военный. Но ты его не любишь, и привечать нужда заставляет.

Он запустил двигатель, сказал добродушно:

— Отойди, а то задавлю ненароком.

— Опасность тебе грозит. Смотри, берегись черных людей!

— Вот я и берегусь! Иди с дороги!

— Я не черная, я седая. Меня можно не бояться. И послушай старую цыганку, — она приблизилась к дверце и склонилась, опираясь на пачку. — Не разгребай муравейника, не отнимай у насекомых яйца, без толку все. Не успеешь оглянуться, снова построят, отложат новых деток и тебя покусают. Не там ты счастье ищешь.

— Все равно не буду гадать у тебя, не старайся.

— Отчего же так?

— Не хочу знать, что будет.

— У тебя денег нет, — она позвенела браслетами, вставляя палку в колесо. — Откуда у бродяги деньги?.. Впрочем, мне и не надо. Видишь, сколько золота? Я богатая.

— Да и я не бедный! — Хортов включил передачу. — Гляди, какая у меня машина!

Он отпустил педаль сцепления, но «БМВ» вдруг дернулся и двигатель заглох.

— Хорошая машина, красивая, да только не твоя. Дареная она. И не от души.

Андрей погонял стартером мотор — никакого эффекта.

— Ну это уж слишком!

— Ну не расстраивайся! — засмеялась она, бренча своими цацками. — Уедешь еще, не торопись.

— С чего ты взяла, что подарена не от души? — ощущая беспокойство, спросил Хортов.

— Я вижу! Но это ничего. Если по пеплу на ней проехать, проклятие снимется.

Хортов отчего-то заволновался, и чтобы скрыть свои чувства, высунулся в опущенное стекло и прорычал:

— Ну все, ушла! Быстро!

— Ай, какой грозный! — засмеялась цыганка. — Будто мне это надо! Сам страдаешь, места себе не находишь. Работа не идет, картины не рисуются.

— Тебе какое дело? — Он внезапно увидел посох в колесе и так же внезапно решил, что не может тронуться с места из-за этой палки. Мысль была сумасшедшая, но в то мгновение показалась совершенно реальной.

— Как же, любезный мой? — весело возмутилась цыганка. — Есть до тебя дело. Неужели забыл меня?

— Отойди!

— А ну-ка, вспомни, как ты однажды в лес ходил? Муравьиные яйца добывать, чтобы курочек покормить. Ну, в Итатке-то, вспомни? В черном осиновом лесу? И было там три дороги…

— Убери палку, — шалея от ее слов, попросил Андрей.

— Эх, бродяга! — вздохнула она и вынула посох из колеса. — Ну что же, езжай, раз испугался. Но пора бы тебе избавиться от детских страхов. Вон какой взрослый стал…

Хортов в тот же миг запустил мотор и прислушался к звуку — все в порядке. Включил скорость и едва тронулся с места, как цыганка что-то метнула в кабину сквозь проем дверцы с опущенным стеклом.

— Тебе на память! — крикнула вдогонку. — От души! Чтоб не забывал свое древо!

Он не стал смотреть, что это было, выехал со стоянки и дал газу. Но неведомый предмет, залетевший в салон и упавший куда-то вниз под пассажирское сиденье, притягивал внимание и вызывал не любопытство, а затаенный и, в самом деле, какой-то детский страх. В таком напряжении и с рассеянным вниманием он промчался до Таганки и там, угодив в пробку, не выдержал, сунул руку вниз и стал шарить по коврику.

Еще не увидев подарка цыганки, а едва лишь коснувшись его пальцами, он понял, что это — витой браслет с руки! Массивными, увесистый и приятный на ощупь. Он боялся вытащить его на свет, опасался даже взглянуть в ту сторону. Было полное ощущение, что он мгновенно исчезнет, потому что такого быть не может: цыганка не отняла — подарила золотой браслет!

Пробка была не мертвая, двигалась со скоростью пешего инвалида, с частыми нервными остановками, и Хортов, отвлекшись на этот чудесный подарок, чуть не врубился в переднюю машину. Браслет он вынул непроизвольно, схватившись за руль, и на удивление, он не пропал, остался в руке и, ярко блеснув на солнце, приковал взгляд. Хортов не особенно-то разбирался в драгоценных металлах, однако тут не надо было идти к ювелирам: скорее всего, это было то самое червонное золото, причем изделие искусной работы. Красноватая косичка из восьми прядок была сплетена безукоризненно, а каждая прядка свита из множества тончайших колец, и так плотно, будто отлито в форме. При нажатии браслет становился овальным и распрямлялся, словно пружина, однако же выглядел как монолит.