Опять вернулась мыслями к Ирине. Сразу после Вены она попросила недельный отпуск.

– Почему я должна тебя покрывать? – возмущалась Саломея. – И врать Севе, с которым я начала сотрудничать. Ты знаешь мое отношение к партнерам.

Саломея чувствовала, что за всем этим стоял Олег. Нужно было тогда еще остановить ее, поговорить с ней. Спросить у Севы, знал ли он Николя Гутена. Она боролась с чувством деликатности, невмешательства в чужой мир, в тонкие материи человеческих взаимоотношений, чужих образов и обликов, не хотела вычислять ее влюбленную душу и отключенные мозги. Не верила, что Ира могла вот так продаться, сдать ее и Севу. И сейчас не верила. Господи, как будто она упустила обоих – и Пита, и Иру. Там болезнь, а здесь любовь. До катастрофы оставалось около двух недель.

Еще Ирина могла раскрыть Олегу круг их клиентов, думала Саломея. Олегу. Примерный круг. Некоторых знал и Сева, начавший приставать к ним со своими фондами и супервыгодными банковскими продуктами, хотя она не очень это приветствовала. Но скорее всего упор был на сделке. Может быть, у Олега есть проект, и он ищет деньги и партнерство? Кажется, он строит заводы во Вьетнаме, что-то она слышала от Кати. Заводы по производству детского питания, вспомнила. И все-таки она чувствовала какую-то масштабность в этом Олеге, какой-то неплохой подтекст. Да, именно неплохой, а она любила свой внутренний голос и научилась ему доверять. Сколько людей проскользнуло по ее жизни! И что есть жизнь – экзамен? Нужно ли его сдавать на «отлично» и вообще – нужно ли его сдавать? И когда – в двадцать, тридцать, семьдесят? И кому? Если не написано и не скреплено печатями, но ты обещал, – это считается или нет? Можно ли идти к высоким целям через предательства и убийства, обман и растоптанные судьбы? История и истории повторяются, меняя детали. Но может быть, каждый должен наполнить отпущенное ему временное пространство своим смыслом и опытом? Быстрее же бегают спортсмены, чем даже пятьдесят лет назад, – вот и материализованный результат. А что происходит с нашим мировоззрением? Сейчас, когда не так, когда на дворе новое тысячелетие? Цифры – вещь упрямая, факты времени со своим законодательством. Каждый сейчас, если хочет, может мыслить практически глобально: у меня зима – у него лето, у меня утро – у него уже вечер, есть техника, есть язык, есть мировая финансовая система, все идем подключаться к мировому интеллекту, создали себе виртуальные образы с их новым социумом, тянемся неизбежно куда-то туда – и вдруг стали больше думать о душе. Посягаем на будущее. Хотя всегда посягали. Стали бояться умереть двоечниками? Человеческие отношения, круг тех, с кем пересекались судьбы. Они многое решают. И кто и что ты есть. Их не обманешь. Даже если с ними ты один, а со всем остальным миром другой. А все ли двойки можно исправить? Любовь к жизни – самая главная любовь. Может быть, это и есть любовь к Богу? Отблагодари его своей жизнью. Вот уж кто видит, как ты ее живешь! Ей показалось, что Олег бы ее понял. Плевать на сомнения!..

Саломея почувствовала взгляд и подняла голову.

Мухаммед сидел на корме, уставившись в бинокль. Сева гонял на скутере вокруг яхты. Точнее, Сева с Мари, она уселась сзади вприлипку, как будто на Harly Davidson, и они нарезали круги. Мари повизгивала и выкрикивала французские словечки. Тоже, что ли, покататься? С Ханной. Кстати, куда она пропала? В туалет, наверное, пошла. Он и не заметил, как она подкралась и обняла его своими ручками. Мухаммед вздрогнул, захлебываясь от самых разнообразных эмоций – чего он только не успел подумать!

– Я мог упасть в море, небесная. С этим не шутят, – прошушукал он.

– Никто и не шутит, – четко, прямо в ухо ответила Ханна. – Каюты заперты, обеда не будет, остались из экипажа какой-то рыжий матрос и Попа Карло, чтоб скучно не было. Привет на скутере! – крикнула Ханна знакомой парочке в купальниках. – Bonjo-u-r!

– А почему обеда не будет, ты не узнала? – опечалился Мухаммед.

– Полезно для здоровья, наверное. – Ханна сунула два пальца в рот и свистнула, как шпана на шухере. – Сева! Газ сюд-а-а! – Она стала махать руками и каким-то платочком, чтобы он быстрее ее заметил, и он заметил и затаранил к яхте.

– Скажи, ты не видела наш спортивно-научный дуэт поблизости? Их тоже можно позвать, – предложил Мухаммед.

– Нет, не видела. А Саломея с Олегом наверху?

– Сейчас проверю.

– Да ладно, не спеши. Хотя проверь, – сказала Ханна, – а потом помоги Севе со скутером, он сейчас подъедет.

Мухаммед вообще не волновался и не напрягался по поводу того, почему закрыты каюты, зачем их вчера вечером усыпляли, где экипаж и где они стоят. Ему становилось все как-то и безразлично, и мило одновременно. Он поймал себя на мысли, что хочет побыть просто человеком в середине жизни, точнее, человеко-мужчиной. Рядом с человеко-женщиной. Ему нравилась Саломея. Он испытывал к ней совсем другое чувство, если сравнить его пылкие фантазии по направлению к Ханне. Та была в его мозгу бабочкой, сложившейся неожиданно приятной ситуацией, которой можно воспользоваться, а Саломея приходила во сне. Она стала незабываемой с первой встречи.

Саломея с Питом снимали виллу на море во Франции. Питу нельзя уже было находиться на солнце, так что в саду и около дома везде была создана тень. Он очень похудел, но оставался достаточно энергичен, прекрасно понимая свою обреченность. Мухаммед поехал туда с Виолеттой. Саломея их очень тепло и вкусно принимала. Пит бесконечно много раз целовал ей руки и смотрел только на нее. С ним уже невозможно было долго говорить о чем-то серьезном, о делах – всеми его делами стала его жена, и было видно, что он будет бороться за каждый отпущенный день. Они поговорили о брате Мухаммеда Рашиде. Рашид около десяти лет сотрудничал с Питом. Драгоценности ценились в странах Персидского залива, как нигде.

Она была тогда совсем другая: мягкая, внимательная, любящая и страдающая. Он испытывал к ней не просто сексуальное влечение, а какой-то неопределенный восторженный интерес к ее рассуждениям, живому лицу, грациозности. Рашид попросил взять к Питу Виолетту. Кажется, она даже привезла что-то с собой – обычно ювелиры и те, что вокруг них, вечно таскают в своих карманах пару вещичек, минуя все границы вместе с их таможнями.

– Надо же, Мухаммед, вы с Рашидом – одно лицо! – улыбалась Саломея.

– Но мы же братья! – Потом добавил: – А у тебя нет сестры? – Этим он хотел сказать, что если она у нее есть, да еще и похожа на нее, то он отправится за ней в любую даль. Смысл был не в сестре, конечно, а в том, что Саломея являла собой то, что он долгие годы искал и придумывал в своих мечтах. Ему хотелось быть рядом с такой. Но сестры не было, был угасающий любимый ею Пит – для Мухаммеда не время. Как врач он понимал, что их ждет через три-четыре месяца. После похорон тоже было не время, он видел ее несколько раз, но не решился.

В марте он приезжал в Москву на международный конгресс акушеров-гинекологов. Его позвал Вася Сомов, однокурсник по Волгограду, когда-то аборт-мастер высшего разряда, сейчас главный врач крупного московского роддома, веселый и добрый, грубоватый и прямолинейный, хотя уже стал дипломатичнее и совсем не матерился.