– Это был приблудный, драный, серый в полоску кот, мяукал у моей двери, когда я приехал из очередной поездки, – сразу откликнулся Сева. – Я сначала хотел назвать его Спартаком, но не назвал по ряду причин.

– Болеешь за «Челси», наверное? – предположила Ханна.

– Не перебивай, – остановила ее Виолетта.

– Он не был в порядке, как я вам уже сказал. Похоже, за всю его жизнь треску со сметаной ему никто не давал. Он приполз после жестокой схватки. Я сказал ему тогда: там за дверью – рай, там тепло, сухо, сытно и дорого, и я беру тебя на работу даже с твоим громильным CV, но дороги назад не будет, кастрация не рассасывается, мы заключаем пожизненный договор, а качество инкарнации я не обещаю. Думай, все в твоих руках. Он сконцентрировался и из последних сил спел такое «МЯУ», что я открыл ему дверь.

– Не пожалел? – спросила после паузы Саломея.

Виолетта смотрела на нее с благодарностью. А Ханна смотрела на Виолетту.

Когда она делала второй круг по галерее, прицеливаясь в Стеллу, она увидела деревянного черного кота, и сразу на ум пришла Страна Дураков, зарытые в землю монетки и невыросшее дерево…

– Мечтать не вредно, – повторял отец Ханны прописную истину, – но научись правильно мечтать. Каждую мечту надо немного привязывать к жизни и к себе самой. Если есть правильная мечта, она исполнится. Только вот, бывает, с опозданием, когда ты уже забудешь про нее или не поверишь.

– А мечта и цель – одно и то же? – Ханне было лет четырнадцать, она уже жила в Америке и видела отца только во время каникул.

– Цель подчиняется мечте. Мечта – это реальное волшебство, как в сказке со счастливым концом, а цель – это путь. Целей много, они рациональны и разумны, они честные и не очень, а мечта – это другая категория, она не связана с людьми и их отношением к тебе. Мечта – это человеческая суть: без соседей, денег, внешности, – он задумался, – может быть, талант – да, только твоя одаренность от рождения может придумать мечту. Все большие дела у людей начинались с правильной мечты.

– А что значит большое дело? – Она любила своего отца, задумчивого и грустного, веселого и нежного, злившегося, строгого, резкого и ей тогда непонятного.

– Когда ты делаешь то, что хочешь, и счастлив оттого, что у тебя получается.

– А ты? – спросила Ханна. – Ты знаешь себя?

– Может быть, я – это ты? – ответил он вопросом.

– А я – это ты? – улыбнулась Ханна.

– Мечта – это большой секрет.

– Город-мост? Помнишь, ты говорил это?

– Я? Что-то не помню, – не признался отец.

– А если ничего в голову не придет?

– Ну как тебе сказать? Одни пьют коктейли, другие их делают, и я не знаю, где ты захочешь быть. Все зависит от тебя. Смотри по сторонам.

Сейчас Ханна уже понимала такие вот рассуждения. Но нельзя же иметь мечтой «богатство». Это там, наверху, не поймут и пошлют какие-нибудь ненужные старые деньги. Что-то не мечтается пока. А у этой Виолетты есть какая-то мысль в голове, и она ее гонит, точно. Чуть что, она лезет со своими вопросами. Про кота ей расскажи…

– В сказках добро побеждает зло, – донесся голос Никиты с его облака – он все время где-то витал и думал о своем, не умел, наверное, отдыхать или, наоборот, так вот и отдыхал, если вообще этот день можно было назвать полноценным отдыхом, – но зло остается. – И добавил: – На перевоспитание. Может, образы зла и есть тот самый урок, который учит. Быстрее всего бегаешь, когда убегаешь. – Он смотрел на Виолетту.

«Что они тут все переглядываются?» – занервничала Ханна.

– Кот Базилио – ключевая фигура, ты прав, Никита Сергеевич. – Говоря, Олег подошел к Саломее и допил из ее стакана воду.

Она захлопала глазами. Что он себе позволяет?

– Алексей Николаевич долго думал над своим римейком и сделал-таки его лучше оригинала. Написал вообще о другом. Главное – это Буратино, Страна Дураков и светлое будущее не пойми в какой стране и в каком кукольном театре. Масштабное выступление. Это тебе не новые башмаки, которые получил Пиноккио.

– Но Пиноккио превратился в живого мальчика! – возмутилась Виолетта.

– После того как, – продолжил Олег свой литературный анализ, – Пиноккио стал ослом, потом его проглотил кит, а внутри кита за маленьким столом сидел его отец с зажженной свечкой, чтобы не было темно, Коллоди сдулся или перебрал, – не знаю, что точнее. И с Феей накрутил: то она ему сестра, то мать, то могила ее какая-то. Я в детстве все это не любил читать.

– Ты сравниваешь, какой писатель лучше, что ли? – спросила Ханна.

– Хороший вопрос, – похвалил ее Никита. – Буратино появился на свет в середине тридцатых годов прошлого века, и без фигуры выдающегося государственного деятеля и объективно-исторической необходимости общественных преобразований с критериями «народности» книжка не была бы книжкой, а писатель – писателем. Бедному Коллоди такое и в голову не могло прийти. Он хотел лишь научить трудолюбию и послушанию, честности и чувственности, обычной и вечной правде бытия, скромной, достойной жизни, а Толстой посягнул на всеобщее коммунистическое далёко.

– Ну конечно! – кивнул Олег. – Он все вроде бы перекроил, но без Кота и Лисы не было бы сказки.

– А кто же тогда Лиса-то? – спросила Мари.

«Все она кокетничает, все ей неймется!» – подумала в сердцах Ханна.

– Мари, – Олег единственный из всей компании стоял, ни на что не опираясь, и как бы возвышался над всеми, – ты знала, что Ирина беременна, и ты знала, что у меня был клубный сьют в парижском отеле с двумя спальнями. Она сообщила тебе эту подробность? – Теперь он обращался к Севе.

– Ира? – еле произнес Сева деревянными губами и уставился на Олега. – Ты хочешь, чтобы я тут сдох на этом диване?

– Копейкин, я не мог быть отцом ее ребенка. Не мог и не хотел.

– Ну, о подобных желаниях мало кто интересуется, иначе, может, и люди бы вымерли, – вставила Ханна.

– Зачем ты встречался с Ириной в Париже? – перебила ее Саломея. – Зачем вообще ты с ней встречался?

«Сейчас все испортит», – подумала Ханна.

Севу было жалко. Он отключился и уставился стеклянным взглядом в самого себя.

– Она попросила помощи, – сказал Олег.

– Сделать аборт, что ли? – ухмыльнулась Ханна.

– Помолчи, пожалуйста, очень тебя прошу, – прошипела Виолетта.

Ирина обожала водить машину. Чувствовала себя в ней как страусенок в своем крепком яйце. Всегда играла музыка, заряжался мобильный телефон, хлопали дворники, пахло васильковыми полями из распылителя, прикрепленного к вентиляционной решетке, на заднем сиденье сидела плюшевая обезьяна и лежала подушечка из лондонского Тауэра с изображением королевской короны. Каждую неделю – чаще не получалось – она ездила на автомойку, или в авто-СПА, как говорила ее вечно иронизирующая начальница. В машине она оставалась наедине с собой и думалось там, как нигде.