по службе, но врачи поставили мне крест на карьере военного, как и вообще на карьере. У меня теперь одно легкое, и уже так легко в полной нагрузке мне не пробежать с десяток километров.

– А что, легкое удалили?

– Порезали за милую душу, так что не удивляйтесь, если буду сопеть как паровоз, такую тушу, как мою, очень непросто кислородом запитать. Но это все не так страшно, и если будут деньги и правильные врачи, я еще могу очень долго по этому белому свету топать. Вот, в общем-то, почему я и тут. Я собрал своих друзей, пообещал им вознаграждение, и пришлось нарушить законы нашей великой необъятной родины, и оказался я в Пакистане. Тут я случайно узнал про тебя, Змей, и подумал, ведь нечестно будет самому-то все семь миллионов-то забрать, все-таки вы-то там тоже в доле. В общем, предлагаю вам как старым боевым товарищам по 0,5 миллиона в руки и покрытие издержек. Тебе, Змей, детей своих обеспечить хватит, ну и вам будет на что девушкам конфетки покупать, когда на гражданку вернетесь. К тому моменту, когда вы вернетесь, денежки, судя по всему, будут иметь очень большой смысл.

Сейчас я понимаю, что Добрыня говорил правду, и он тогда понимал, что на просторах нашей необъятной родины уже начались процессы, которые приведут к ее разрушению. Это был период перестройки, который до нас доходил только слухами из внешних СМИ, мы в Пакистан уехали как раз в период тотальной гибели генсеков. А отсюда, из Пакистана, все выглядело как-то иначе. Но слова Добрыни тогда резали нас по живому, но тем не менее мы понимали, что отказать хоть бывшему, но командиру в его просьбе мы не могли. Ну и перспектива жить хорошо, имея за душой по половине миллиона долларов, была вполне себе заманчивой. В общем, мы тогда все вопросы порешали, я пошел договариваться с Зауром о необходимости безопасного прохода на территорию Афганистана. Николай должен был достать достойный транспорт. А Петру нужно было решить вопросы с нашими документами, внешним видом и продовольствием.

Самый тяжелый разговор, который тогда у меня состоялся, это разговор с Зариной. От женского взгляда не смогло укрыться, что у меня что-то произошло. Но что самое страшное, мое настроение она восприняла строго на свой счет и долго выпытывала у меня, что же произошло. Но рассказать ей правду было невозможно, а придумать какую-то правдоподобную легенду я не мог. Итог разговора с мусульманской женщиной меня поразил: она сказала, что я, чтобы не сходил с ума, должен найти себе вторую молодую жену. На что я, конечно, ответил, что мне моей Зарины и одной выше крыши, чем я ее и успокоил.

После тяжелейшего разговора с Зариной мне предстоял еще более тяжелый разговор с Зауром. Ему я решил выдать напрямую, что у меня дельце, которое пахнет хорошими деньгами, и что мне нужен хороший проводник и надежные документы.

– Зачем тебе это, Ван? Тебе не хватает денег? Давай я тебе дам еще денег!

– Ну тут такое дело, я уже не могу отказаться.

– Скажи мне, и я разберусь с теми, с кем ты там договорился.

– Тут дело чести.

– В смерти чести нету, а ты мне нужен живой.

Больше часа наш разговор строился в таком стиле, но в итоге мне удалось убедить Заура, и он дал мне и проводника, и все основные контакты, которые понадобятся в пути, и пожелал мне удачи.

Конечно, все эти незапланированные перемещения по территории Афганистана не могли пройти незамеченными с нашими связными, поэтому мы продумали легенду, что пошли на разведку, так как выявили новый коридор в трехстах километрах к югу от Пешавара и вынуждены действовать оперативно. Хотя Добрыня говорил, что все эти наши отчеты сейчас уже никто не читает, так как, по его мнению, вся разведка сейчас парализована.

– Эти старые деды совсем из ума выжили, они только и бьются что на бумаге. Сама работа уже никого не интересует! Ох отольются кошке мышкины слезки.

Ох как прав был тогда Добрыня, нужно мне было слушать его, брать Зарину и детей и уезжать, разыграв свою смерть. Но я был офицером, и как бы это ни было смешно мне самому, сейчас я был верен присяге и родине и верил еще в дружбу и командиров.

Мы выехали через три дня, через день мы встретили проводника и дальше шли уже по тем тропам, по которым он нас вез. Выглядели мы как “«духи”», и поэтому встреча с нашей армией нам угрожала больше, чем с местными. Но мы ехали в открытом пикапе, без оружия в руках, и при виде “«вертушки”» останавливали машину и выходили с поднятыми руками, показывая, что не вооружены. Оружие было в специальных люках автомобиля, которые были хорошо спрятаны. Мы проехали несколько блокпостов с досмотрами, где нас досматривали и пропускали. Солдаты – срочники армии СССР, молодые и глупые. Наш проводник боялся только, что мы нарвемся на посты с собаками, так как собака, если она натаскана на оружие, даст повод осматривать наши машины более досконально. Но в пути нам везло, мы проехали практически до конца маршрута без приключений. Афганистан не изменился за пять лет, тут все было по-прежнему. На мой вопрос Добрыня с усмешкой ответил:

– Афганистан не изменялся за последние двести лет, и вряд ли СССР сможет что-то тут изменить, скорей сам СССР может погибнуть, чем тут что-то изменится.

– Что, настолько все плохо?

– Ну будет возможность почитать историю образования этого государства даже по Большой советской энциклопедии, не поленись, почитай, даже Пакистан – это центр мира по сравнению с этим государством.

– Да нам давали исторические сведения, страна беглых рабов и бандитов.

– Ну вот видишь, все знаешь, и поверь: тут пока что ничего не изменилось, и эта война бессмысленна, нас сюда втащили за уши, а точней за глупость наших правителей.

Все, что говорил тогда Добрыня, я понял спустя небольшое время на собственной шкуре. Но буквально через несколько часов после нашего разговора моя вера в людей и командиров умерла навсегда. Всю дорогу меня терзало смутное сомнение, поэтому кроме оружия, которое было у нас с собой, у меня были метательные ножи, которые крепились на внутренней стороне запястья. Эти ножи мне подарил Заур на годовщину свадьбы со словами, что когда-нибудь они могут спасти мне жизнь. И показал мне свои, что он их никогда не снимает и никому не показывает, кроме людей, которым верит, как мне. Я не носил эти