ножи постоянно, как Заур, так как не очень любил этот вид оружия, но вот именно в этот раз я их одел. И именно это спасло жизнь мне, как и предсказывал Заур, и не только мне, но и Николаю, правда, к сожалению, мы потеряли Петра.

Гибель моей веры в людей произошла одновременно с гибелью Петра. Когда мы нашли пещеру, вынесли из нее ящик с деньгами и понесли его к пикапу, я заметил движение Добрыни к кобуре и понял, что происходит. За время, пока летел первый нож, он успел выстрелить четыре раза и три пули попали в головы троих. Двух его людей и Петра. Четвертая пуля была выпущена в тот момент, когда нож уже входил в горло Добрыни, и потому он чуть дернул рукой, это спасло жизнь Николаю. Пуля вошла в плечо правой руки. Еще один из людей Добрыни, видимо, знал о его планах, так как тоже тянулся за пистолетом. Второй нож воткнулся в его горло прежде, чем он успел это сделать. Николай недоуменно схватился за плечо, смотря на пять трупов, которые лежали рядом с пикапом. Проводник, который в это время сидел за рулем, выскочил с автоматом и тоже застыл в недоумении.

– Что это было? – с

просил Николай, удивлено глядя на трупы. Боль еще не накатила до его мозга, и он был просто удивлен.

– Да все очень просто, мы уже перестали быть нужными, а семь плохо делится на такое количество народу. А я еще думаю, зачем он вторую машину оставил на въезде в долину. Он не собирался ни с кем делиться.

– Вот падла, – сказал Николай и осел, прижавшись спиной к пикапу, стараясь рукой зажать рану, из которой толчками текла кровь.

Я перевязал его и вколол пирамидон из аптечки, чтобы он не потерял сознание от болевого шока. И мы вдвоем с проводником похоронили всех в той же пещере, в которой до этого лежали деньги.

Мы вернулись в Пакистан другой дорогой, оставив людей Добрыни в другой машине в ожидании и недоумении. Про себя я решил, что вряд ли Добрыня оставил бы их в живых, так как он наверняка бы решил замести следы. А я вот решил не трогать их, и, может, именно это оказалось для меня фатальным. Хотя, может, последующие события и не были никак связаны с ними. Но просто дальше моя судьба свернула совсем наперекосяк. Я вернулся в Пакистан и отправил Николая на родину, согласовав с ним легенду, как погиб Петр и где он получил ранение. В нашей легенде, естественно, не было и слова про Добрыню и его людей и про доллары. По долларам я обещал поделиться с Николаем, когда у нас будет такая возможность. Но моему обещанию не суждено было сбыться. Но про это позже. Я спрятал эти доллары в тайнике, а часть отдал Зауру, на что Заур спросил меня:

– Где ты взял эти деньги?

– Это деньги американцев, которыми они финансировали “«духов”» в Афганистане, мы их перехватили.

– Это плохие деньги, Ван! Они меченые все, если они всплывут, мы получим очень могущественного врага. Их нужно отмывать.

Заур был прав, и потому я отдал ему два миллиона с просьбой заняться их отмыванием. А через две недели после моего возращения в Пакистан меня арестовали и посадили в мешок. Мне не предъявили ни единого обвинения, со мной не разговаривали и не вели допросов. Просто в одной прекрасное утро за мной пришли четыре человека, надели мне наручники и отвезли в тюрьму Пешавара, где посадили в одиночную камеру. В которой я сидел год. Я провел год в каменном мешке, без возможности общения. Один раз в сутки в железной двери открывалась дверь, и безмолвный охранник ставил мне еду. Наверное, если писать про этот год, то можно написать отдельную книгу или, точней, инструкцию, о том, как не сойти с ума, находясь с самим собой в течение длительного периода времени. Что я только не делал, чтобы не сойти с ума. Я вспоминал все книги, которые когда-либо прочитал. Я вспоминал всю свою жизнь от начала до конца. Я переживал каждый момент своей жизни. Но заключение мое прекратилось так же неожиданно и молча, как и началось. В камеру вошли четверо, мне надели наручники на руки и ноги, одели мешок на голову и увезли. Я тогда был уверен, что меня везут на смерть. Я ехал и думал, что же там, после смерти. Страха я не испытывал, так как после года в полном одиночестве смерть мне уже казалась хорошим выходом. Я уже планировал разбить голову о стену самостоятельно, еще бы пара дней, и я осуществил бы задуманное.

Но меня не расстреляли и не повесили, меня долго везли, потом посадили в самолет…

Перестройка – Гластность – Горбачев

В самолете с меня сняли мешок и сняли наручники.

– Приветствую вас, Виктор Сергеевич, – п

оздоровался со мной молодой человек.

Я был в грузовом самолете, и самолет явно выруливал на взлетную полосу. Глаза резануло от света, так как в течение года я привык к полумраку камеры, а мешок, который мне натянули, тоже был из очень плотной ткани. Точней глаза не просто резануло, а они просто отказались видеть. Когда с меня сняли мешок, в глазах повисло белое яркое пятно, через которое я не видел ничего. Мозг не мог переварить информацию, от которой он явно отвык. Но минут через двадцать я начал различать контуры и фигуру рядом. Первая фраза, которую я произнес:

– Куда мы летим?

– В Москву, Внуково.

– А что со мной было?

– Вас раскрыли и арестовали. К сожалению, вы не очень чисто вывели напарника своего, и вас вычислили. К сожалению, из-за неразберихи в главке, вас не сразу смогли выменять. Но вам повезло, что вас не расстреляли. Хотя тут не в везении дело, а в содействии вашего тестя Заура.

– А что с ним?

– Ну, с ним все в порядке, и с женой вашей все хорошо, но я думаю, что больше вы их никогда не увидите. Вы теперь персона нон грата, и ваше фото есть во всех таможенных базах.

Этот молодой человек, я даже не запомнил его Ф.И.О. и звание, был консулом в Пакистане, и он меня сопровождал до Москвы. Я не просто был разоблаченным офицером, я еще и был подозреваемым в государственной измене на родине. И хоть мне не одевали наручников и относились с уважением, три месяца меня держали в оперативной