– Это безумие, герр гауптман! – крикнул Фогель.

– Безумие! – повторил Майер 2-й. На слове «три» английские орудия уже стреляли.

Носы наших самолетов опустились, и мы рассыпались, направляясь к земле на огромной скорости. Мы спасались на небольшой высоте, взяв курс на Париж.

Та неделя и несколько следующих могли окончательно решить судьбу Германии. Неприятелю в конце концов удалось захватить плацдарм, и все немецкие войска до самого тыла пришли в полное замешательство. Кто-то из первой линии окопов был вынужден отступить. За ним последовали солдаты из второй линии. Весть о возникшей панике передавалась из уст в уста. Одно подразделение бросилось спасаться бегством, и вслед за ним побежали батальоны, полки, корпуса. Наконец, весь фронт был парализован. Одни могли отступить для переформирования частей, подчиняясь приказам; другие хотели подумать о своих семьях, для которых были кормильцами и защитниками, сохраняя свое право на жизнь; третьи признавали безумным сопротивление перед лицом такого превосходства врага. Или же у них сдали нервы. Возможно, они просто больше не хотели воевать. Весь смысл дальнейшей борьбы был потерян.

В эти жаркие денечки нашу эскадрилью посетили два высоких чина: генерал, осуществлявший связь между Гитлером и люфтваффе, и наш генерал истребительной авиации. Мы в летной форме построились, чтобы приветствовать гостей, и наш генерал с привычной сигарой, торчавшей над небольшой бородкой, появился перед нами.

– Ребята, что я хочу сказать вам? Вы сами видите, как складываются дела. Чертовски плохо.

Второй генерал, взявший слово несколько минут спустя, был менее искренен. Он только что прибыл из ставки фюрера.

Затем мы прошли в палатку, где сразу развернулась горячая дискуссия. Депрессию генерала ставки можно было понять. Он должен был ежедневно информировать Гитлера о состоянии военно-воздушных сил, подвергался жесткой критике и терпеливо выслушивал выражение недовольства и брань своего высшего руководства. По его словам, Гитлер уделял огромное внимание тому, что во многих случаях едва ли половина самолетов, согласно докладам подчиненных, была способна взлететь и сражаться с врагом. Генерал сделал усилие над собой и приехал сюда, к своим боевым товарищам, чтобы окончательно разобраться в этих голословных утверждениях. После долгих обсуждений слово взял наш Kapitän.

– Машины у нас старые и изношенные, – начал он. – Ремонтное обслуживание неудовлетворительное, материалы и квалификация персонала оставляют желать лучшего. Топливо и боеприпасы застряли на железнодорожных станциях, которые подвергаются бомбардировкам. В результате мы не получаем ничего. Подготовка молодых пилотов недостаточная. Большинство погибает во время первых же вылетов. Бомбардировщики и самолеты, летающие на малой высоте, разрушают поля наших аэродромов. После каждого дождя разбросанные вдали друг от друга поля превращаются в болота. Приказ на взлет часто приходит в тот момент, когда вражеские самолеты находятся над нами или уже пролетели. И наконец, – закончил свою панихиду Kapitän, – когда нам удается взлететь и вступить в бой, превосходство неприятеля слишком велико.

Генералы переглянулись. Младший их них, сам один из лучших пилотов, согласно кивнул. Однако другой покачал головой. Очевидно, он не мог принять все это.

– Да, герр гауптман, я знаю о ваших трудностях. Они и мои тоже. Но я не могу так доложить фюреру. Он просто не станет слушать такие вещи, вы это понимаете? Ему не нужны факты, которые делают ситуацию слишком очевидной. Фюрер не хочет никаких объяснений. Он требует, если вы меня понимаете, чтобы ему сказали, как ситуацию можно улучшить, а не почему все стало так плохо.

Его голос стал твердым и злым. С опущенной головой он направился к своей машине. Ему предстояло длительное путешествие мимо деморализованных колонн войск, направлявшихся назад, к германским границам, навстречу последнему поражению. Все, что он видел и слышал, его высший военный бог принять не мог.

Спустя несколько дней после визита генералов мы с Вернером решили, что нам тоже нужно взглянуть на наши отступающие войска. У нас было несколько свободных часов, чтобы навестить Георга, который лежал в госпитале на севере Франции. Как только до нас дошли сведения, что парень получил травму глаз и был так обезображен, что его трудно узнать, мы сразу списали его из эскадрильи: слепой пилот больше не мог летать, а обгоревшее лицо стало бы для нас постоянным напоминанием о том, что такая судьба может постигнуть каждого летчика.

Но главный врач госпиталя пригласил нас посетить раненого. Он просил приехать двух представителей эскадрильи, которых Георг хорошо знал. Доктор хотел провести эксперимент, который мог иметь для несчастного парня жизненно важное значение.

Мы медленно летели на север на нашем «Storch».[8] Погода была туманной, и нам можно было не опасаться вражеских атак. Мы оба – Вернер за штурвалом, а я с картой в руках – следили за шоссе под нами. Когда мы сделали неверный поворот, я похлопал приятеля по плечу. Стоило один раз ошибиться, и нам пришлось бы кружить над перекрестками, подлетать к вывеске какой-нибудь железнодорожной станции или приземляться за лесополосой вдоль шоссе, чтобы покурить и спросить дорогу у первого встречного прохожего.

Повсюду нам попадались немецкие войска. Все они двигались на север. Наконец мы выполнили последний поворот и через несколько минут добрались до маленького городка. Он и был целью нашего путешествия.

Главный врач принял нас в своем кабинете.

– Благодарю вас, что вы отозвались на мою просьбу, господа. Как вы знаете, ваш друг Георг ослеп. При таких ранениях, как у него, огромное значение имеют нервы. У нас есть основания надеяться, что молодой человек снова сможет видеть. Его физическое состояние для этого удовлетворительно. Младшая медсестра Селестина, которая сидит у его постели, обладает необычным гипнотическим даром. Она уже значительно продвинулась на пути к исцелению Георга и теперь хочет провести эксперимент в вашем присутствии. Итак, господа, мы можем идти. Сами вы будете только статистами в этой пьесе, но, пожалуйста, поздоровайтесь со своим другом как можно радушнее.

Ужасный запах эфира ударил нам в ноздри, когда мы вошли в палату. Я едва дышал. Перед нами на кровати лежал Георг – огромная связка бинтов. Из-под них виднелись только кончик носа и два глаза. Увидев эту страшную картину, я едва не зарыдал, но неимоверными усилиями взял себя в руки.

– Привет, старина Георг! Мы решили заскочить к тебе поболтать.

– Я потрясен. Это ты. Узнал тебя по голосу. Кто еще с тобой?

– Главный врач и парень из эскадрильи, которого ты прекрасно знаешь.

– Кто?

– Угадай с трех раз.

– Ульрих?

– Нет.

– Ладно, давай говори, кто с тобой. Я ведь ничего не вижу.