…Они уже допивали чай, заодно прокрутив возможные варианты сопричастности Кургузова к тому, что случилось в Стожарах, когда Грязнов наконец-то выкроил удобный момент, чтобы напомнить майору о тех проблемах, из-за которых он прозябал сейчас в этой гостинице, вместо того чтобы заниматься в Пятигорье своим делом.

— И все-таки, Афанасий Гаврилович, что-нибудь прояснилось относительно моего тигра?

Мотченко на это только вздохнул и виновато развел руками. Мол, никого и ничего, будто бы и не было никакого тигра.

— Допустим, это позиция прокуратуры, — согласился с ним Грязнов. — Но я не поверю, чтобы ты — человек, которому стучит добрая половина стожаровских промысловиков, также оставался в полнейшем неведении.

И Грязнов, и Мотченко уже перешли в разговоре на «ты».

— Имеешь в виду агентуру?

— Нет, дедушку из Тамбова!

— А вот здесь тоже глухо, как в танке. Ни-кто ни-че-го не знает, — по слогам произнес Мотченко. — И я уже склоняюсь к мысли, что Тюркин на кого-то со стороны работал.

— «Со стороны» — это, скажем, на заказчика из того же Хабаровска? — уточнил Грязнов. — То есть напрямую? Заказчик — исполнитель. В данном случае исполнителем являлся Тюркин?

Мотченко утвердительно кивнул:

— Похоже, что так.

У Грязнова дрогнули уголки губ, и он с язвинкой в голосе произнес:

— Ты сам-то веришь в это? Или опять-таки версия родной прокуратуры?

Мотченко посчитал за нужное промолчать, и Грязнову ничего не оставалось, как огласить собственное заключение:

— Исключено!

— Почему? — удивленно вскинулся Мотченко.

— Да потому, что леспромхозовский сторож Тюркин — не та фигура, на которую мог бы поставить человек, судя по всему хабаровский олигарх, заказавший шкуру уссурийского тигра. Тюркин — это всего лишь конечный исполнитель, возможно, что это и не он завалил того тигра, а кто-то более крутой и ловкий, а Тюркину надлежало только шкурой заняться. И тот факт, что именно на него вышел Безносов, только подтверждает это. Кстати, как он там? Я тут слышал от дежурной, будто ваша прокуратура вцепилась в него, как репей в собачий хвост.

— Это уж точно, вцепилась, — без особого энтузиазма в голосе пробурчал Мотченко. — А вот что касается Тюркина и его кажущейся никчемности…

Откинувшись на спинку кресла, майор какое-то время молчал, видимо, вытаскивая из памяти все то, что знал о Тюркине, и наконец произнес негромко:

— Не знаю, кто тебе эту информацию в уши вложил, но Тюркин далеко не тот человек, каким ты его представляешь.

— Был… был человеком, — уточнил Грязнов.

— Да, конечно, сейчас о нем можно говорить только в прошедшем времени, и в то же время…

— Что, были серьезные зацепки? — насторожился Грязнов.

— Да как тебе сказать… вроде бы ничего криминального, и в то же время далеко не ординарным человеком был наш Тюркин. В прошлом — мастер спорта по биатлону, призер российского чемпионата на каких-то там зимних играх. У него дома наград, кубков и медалей — не пересчитать. Когда сошел с дистанции, какое-то время проработал в спецназе, однако что-то у него там не состыковалось, и он ушел на бригадирскую должность в частное охранное предприятие по сопровождению багажных вагонов на транспорте. Помотался по России, видимо, надоело все это, и он вернулся к тому, с чего когда-то начинал. Трелевочный трактор на лесосеке да родительский дом в Стожарах. Ну а потом бросил и трактор. Как-то признался мне, что от рычагов кисти рук да суставы так порой ломит, что мочи нет. Ну и попивать, само собой, стал. Правда, в меру, в отличие от того же Семена Кургузова.

Мотченко замолчал и, словно точку ставя в нарисованном портрете леспромхозовского сторожа Тюркина, развел руками. Мол, вот так-то, дорогой ты наш товарищ генерал. Тюркин тоже был мужик не промах, к тому же умеренно пьющий, что большая редкость для нынешней России. И если кто-то из хабаровских олигархов помнил его как хорошего лыжника и снайпера, то и на него вполне могли выйти с заказом на шкуру уссурийского тигра.

Это уже было кое-что, и Грязнов только подивился тому, как он, жжено-пережженый опер, мог довериться «сарафанному радио» Стожар. Алкаш, у которого давным-давно поехала крыша… трясущиеся руки… да и вообще никчемный мужичок, подавшийся с трактористов в сторожа на заброшенной лесосеке. А оно, оказывается, вон как на самом-то деле обернулось. Лыжник, которому тридцать километров по таежной тропе — все равно что на асфальт высморкаться, да и стрелок, каких не каждый день в тайге встретишь. Вот и думай теперь, господин-товарищ-барин, был ли Тюркин конечным исполнителем или все-таки между ним и главным заказчиком был еще кто-то третий, судя по всему, тоже не самый последний человек в Стожарах?

И если все это свести воедино?..

Казалось бы, просто: потяни за ниточку и размотаешь весь клубок, но Тюркина уже не допросить — покоился на стожаровском погосте, к тому же «мешал» объявленный в розыск Семен Кургузое, на версии которого настаивала Стожаровская прокуратура.

— Послушай, Афанасий Гаврилович, — нарушил тишину Грязнов, — давно хотел спросить, да как-то забывал все время. Кургузов шел по двести пятьдесят шестой?[1]

— Ну!

— А почему влупили на полную катушку? Насколько я знаю, по этой статье большей частью штрафами отделываются.

— Отделываются… — согласился Мотченко. — Да только наш Кургузый до ареста в рыбоохране служил, и вместо того чтобы браконьеров ловить, настолько бурную деятельность развил, что, будь моя воля, я бы ему не два года, а полный пятерик вхреначил.

— И та девушка, что с ним встречалась, я имею в виду Марину?..

— Да, она ему сразу же заявила, чтобы он на нее не рассчитывал и никаких писем с зоны не писал.

— То есть в довольно-таки резкой форме?

— Пожалуй, что так.

— А не могло все-таки это?..

— Всякое, конечно, может быть, — Мотченко пожал плечами, — но лично я не очень-то верю в это, как, впрочем, не верят и те кургузовские кореша, что водяру да брагу с ним пили. Марина еще до ареста пыталась отшить это дерьмо, да все никак не получалось. А тут вдруг такой повод… Впрочем, он хоть и алкаш, однако не самый последний дебил в этом мире. Понимал, что ничего толкового у них завариться не может, и, насколько я помню, воспринял свой отлуп довольно спокойно.

— А как же тогда те вспышки ревности, о которых талдычат в Стожарах?

— Думаю, что все это чисто по пьяни… Как говорят, чужая душа — потемки. К тому же имей в виду те два года, что он провел на зоне… Может, и кажется дураку, что только он имел право на Маринку, и если бы не Шаманин, в котором этот хрен увидел все свои беды…

Он махнул рукой и, уже поднимаясь с кресла, спохватился: