— Думаю, все обойдется, — воспрянул духом Семен.

— Ладно! Но если что… Короче, сам в Хабаровск подъеду или подошлю кого-нибудь.

Вспоминая все это, Семен снова пожалел себя. Мучила неизвестность.

Проводив Грязнова в Пятигорье, Мотченко стал прочесывать берега реки Стожарки, заглядывая в потаенные затоны, в заросшие густым березняком протоки, кружа над лиственничными островками, вплотную подступавшими к воде. Натруженно гудел вертолет, и под его брюхом, величественно выделяясь среди зеленого массива тайги, проплывали высоченные кедры. Несколько раз, заслышав рев машины, с мелководья выскакивали медведи и, взбрыкивая, удирали в чащу. На нерест шла кета, и вместе с медведями на ее промысел, вооружившись капроновыми китайскими сетями да лодками-казанками с мощными навесными моторами, шныряли по реке охочие до красной икры люди. Кто-то из них старался для себя и для своей семьи, а кое-кто браконьерил и на продажу.

Мотченко оглянулся в салон. Что-то очень веселое рассказывал бортмеханику сержант Кокшин, который до призыва в армию сам браконьерствовал в этих местах. Примостив под карты пустой ящик из-под тушенки, резались в «дурака» два нештатных рыбинспектора. Вчера, когда они возвращались в Стожары, кроме них в дребезжащем салоне вертолета угрюмо молчали три мужика, устроившись на сваленных в кучу крупноячеистых сетях. Дневной «улов» Мотченко. Двое мужиков особого интереса не представляли — так, обычные браконьеры из местных, промышлявшие «не корысти ради, а токмо для», а вот третьим был Иван Назаров…

Когда Настя Назарова узнала, что на реке «заарестовали», как сообщила соседка, ее непутевого муженька и вместе с сетями доставили в милицию, она тут же примчалась в отделение и, узнав от дежурного, что с Иваном разговаривает «сам майор Мотченко», влетела к нему в кабинет.

— Афанасий Гаврилыч, миленький! — завопила она прямо с порога. — Штрафани его, дурака, но только не сажай! Я ж родить в декабре должна, а куда ж я одна с тремя мальцами! — запричитала она, опускаясь на стул.

— Раньше надо было думать, — хмуро отозвался Мотченко. — Сколько раз предупреждали, так нет, неймется. Раз отсидел — и опять за старое.

Покосившись на жену Назарова, он почесал в затылке и негромко произнес:

— Ну, я, конечно, понимаю, для себя несколько рыбин на зиму засолить, но тут-то… На протоке чуть ли не рыбозавод устроил. Там тебе и коптильня, и икорный цех. Нет уж, Анастасия, придется ему по всей строгости закона ответ держать.

Назаров, давно не бритый, с заскорузлыми от рыбьей шелухи руками, набычившийся и недовольный появлением жены, угрюмо смотрел в окно.

— Господи-и-и… миленький… — заголосила было женщина, как вдруг замолчала и, вскинув на мужа злые глаза, ладонью размазала слезы по лицу. — Ирод! Урод гребаный! Другие мужики, как мужики, работают, со своими бабами в клуб и в кино ходют…

Ее глаза стали почти сухими, и казалось, что она почти задыхается от ненависти к мужу.

— А я?.. Одна, дура, с детьми маялась, пока ты в своей тюряге чифирь гонял, а теперича, что же… опять? Нет уж, на-кось, выкуси! — сунула она в лицо Ивана длинную, чисто женскую фигу. — Пиши, товарищ начальник, пиши!

— Замолчи, дура! — вскинулся на нее Иван, но Анастасию уже нельзя было остановить: — Что, я дура? Это ты… — и она в сердцах выругалась. — Пиши, Афанасий Гаврилыч, пиши!

— Ох же дура-а-а… — качая кудлатой головой, пробормотал Иван и спрятал лицо в ладонях. — Ох, дура!.. Из дур дура…

— Пусть… пусть дура! — крутанулась к нему Настя. — Но и этот гаденыш, корефан твой разлюбезный, у меня тоже попляшет. Не все на чужом горбу в рай выезжать! Пиши, Афанасий Гаврилыч, пиши!..

Ее лицо исказила маска ненависти, и она с силой ткнула пальцем в лежавший на столе протокол.

— Ты, Афанасий Гаврилыч, небось думаешь, что дети мои ложками эту поганую икру едят? Как бы не так! Мой гад, — кивком она показала на Ивана, — после колонии рыбешку лишнюю боится в дом принести. А на реке он горбатится, срок себе наживая, для Петра Губченкова. Это он, гад ползучий, моего дурака на браконьерство подбил. И сети ему новенькие припер, и аванс вроде бы как дал под будущий улов. А мой-то дурак этот самый улов должен сдавать ему оптом. Причем не рыбинами, а уже балыком копченым да закатанной в трехлитровые банки икоркой.

— Вот оно, значит, как… — протянул Мотченко. — Постой-ка, Настя, да успокойся малость.

Он прощупал глазами вконец сникшего мужика, спросил, с долей сочувствия в голосе:

— Чистосердечное писать будешь? Сам знаешь, я ни тебе, ни твоим ребятишкам зла не желаю. Как могу, помогу. Постараюсь вытащить из этого дерьма. Но и ты…

Он замолчал и покосился на жену Назарова, которая, чуть приоткрыв рот, выжидающе смотрела на мужа.

— Ну же, Ваня… — едва слышно попросила она. — Соглашайся. Сам же знаешь, Гаврилыч слово свое держит…

…Показания, которые дал Иван Назаров, были более чем любопытны. Оказывается, на него еще весной вышел Петр Губченков, бизнесмен и предприниматель, лицо довольно известное и не менее влиятельное в Стожарах. И уже за бутылкой водки, а потом и за другой уговорил Ивана, который на тот момент, как и большинство поселковых, перебивался с хлеба на соль, побатрачить на него малость. Иван согласился, тем более что стожаровскую тайгу и реку знал как свои пять пальцев. И уже к лету отрыл себе землянку в надежном месте на протоке, куда из года в год заходила нереститься кета, соорудил там коптильню, надежно замаскировав ее, тайком завез новенькие китайские сети на пробковых поплавках. Свой улов он должен был вывезти по последней воде, когда пойдет шуга, и на реке уже не останется ни одного рыбинспектора. Уже проплаченный наполовину товар Губченков брал у него оптом. Цена, конечно, была в три раза дешевле той, если бы он продавал эту икру закрученными пол-литровыми банками, однако и риска угодить в руки милиции не было.

Итак, Петр Васильевич Губченков. Или просто Сохатый, как нарекли этого предпринимателя в Стожарах. Что и говорить, аппетит у мужика был зверский, и это наводило на определенные размышления.

«Получается, что у Губченкова был еще более крутой оптовый покупатель, причем, возможно, за тысячи километров отсюда, скажем, в той же Москве, куда он, имея свободный доступ железнодорожного вывоза, мог переправлять уже готовый товар для окончательной продажи, — рассуждал Мотченко. — Ну а если он мог нанять одного батрака, то почему бы не нанять ему двух, трех или, скажем, целую бригаду из стожаровских мужиков?»

На эту же мысль наводила и обнаруженная землянка на склоне выгоревшей сопки.

— Как думаешь, Иван, кто еще из поселковых мог бы батрачить на Губченкова? — вернулся к допросу Мотченко, когда Назаров уже дал первые показания.

Вскинувшись, словно он уже давно ждал этого вопроса, Назаров прижал руки к сердцу.

— Поверь, Афанасий Гаврилыч, честное слово, не знаю. Как соседу тебе говорю.