Изольда вздохнула: не будет звать на помощь. И согласится на сделку. Поторгуется — все торгуются — но потом все-таки наступит совести на горло. Совесть — это роскошь.

— Он прав, — Сержант забросил ноги на сиденье кареты.

По расчетам Юго, ехать им недолго. Пару часов от силы, а там — побережье и корабль. По воде ни одна ищейка след не возьмет.

Дальше что?

Островок. Небольшой. Неприметный. Но давным-давно обжитой. Крепость, врезавшаяся в скалу. С хорошим обзором на случай внезапного штурма. И гарнизоном с полсотни… полсотни — это много на двоих.

— Думайте леди, — Юго снял с уха клок паутины. Все-таки карету могли бы и убрать перед этаким путешествием. — Хорошенько думайте.

Думает. Перебирает аргументы, затыкая совесть доводами разума.

— Твои условия?

— Обычно я заключаю договор на одно дело. Вы называете имя клиента и срок исполнения заказа. Я работаю. Но сейчас я готов принести вам вассальную клятву.

Не понимает.

— Он будет служить тебе до смерти, — Сержант был на редкость удобным собеседником. Рот открывал исключительно тогда, когда имел что сказать.

— Чьей? — это было разумное уточнение.

— Твоей. Или его. Не важно.

— Я не смогу навредить вам, леди. Ни прямо, ни косвенно. Ни действием, ни бездействием.

Кивок. И пальцы касаются подбородка. Дрожь утихла. Она успокоилась, но все еще не верит Юго, потому что уже верила Майло, а тот обманул, оказавшись совсем не тем, кем она думала.

Все вокруг ей врут.

Какая жалость.

— И что взамен?

— Защита от Хаота, полагаю, — Сержант ерзал, пытаясь улечься на лавке, слишком короткой для него. И поза, выбранная им, была не слишком удачна для отдыха. Ноги затекут. И рука, сунутая под голову, тоже. — Ты же из беглых.

Из мертвых. Считавшихся таковыми. Но сейчас магистр пришел за Юго. Не странник, не боевой маг, но именно некромант, который если и покидает пределы Хаота, то по веской причине.

Веской причиной чувствовать себя было неуютно.

— Как ваш вассал я принадлежу этому миру. И меня нельзя судить по законам Хаота.

…и исполнить уже вынесенный приговор.

— Видите ли, леди, мне совершенно не хочется превращаться в умертвие.

Опять не понимает. Но это допустимо: никто из тех, кому не случалось жить в Хаоте, не понимают. А те, кто понимают, благоразумно молчат. Но для Юго в данном конкретном случае молчание вредно.

— Хаот не любит разбрасываться… материалом. В том числе человеческим. Я действительно хороший специалист. Полезный. А безвольным умертвием и того полезней. Служить стану неограниченно долго… преданно…

…бесплатно.

Интересно, когда-нибудь я научусь видеть людей такими, как они есть, а не такими, как рисует мое несчастное воображение? И даже сейчас, глядя на Майло — его зовут Юго, Изольда, Юго, запомни — я видела смешного мальчишку в алой курточке. Как представить, что это дитя стреляло в Кайя.

Пыталось убить меня.

И если не убило, то значит, не ставило себе такой цели.

Хороший специалист. Полезный.

Впору рассмеяться, вот только, подозреваю, смех этот будет до слез, а Нашей Светлости слезы ни к чему. Что ему ответить?

Зла ли я?

Зла. Именно он выпустил пулю, которая ранила Кайя, и следовательно, так или иначе виновен в неприглядном моем нынешнем положении. Но… Юго действовал не по собственному почину. Ему, вероятно, глубоко все равно, в кого стрелять.

Цель выбрала Ингрид.

Мага пригласил Кормак.

А Нашей Светлости следует использовать те ресурсы, которые имеются под рукой.

— Что конкретно я должна сделать? — у Юго белые глаза, не синие, яркие, как у Майло. И лицо лишено детской мягкости черт. Та маска, которая была прежде, тоже создана магией? Или всего-навсего моим собственным воображением?

Оно у меня, оказывается, яркое.

Юго опустился на колени и, сложив руки, протянул мне. Его ладони оказались почти одного размера с моими. А голос звучал глухо, торжественно.

— Я, Юго, не имеющий иного имени, кроме этого, рожденный в Полярном мире, клянусь в моей верности быть преданным с этого мгновения Изольде Дохерти и хранить ей перед всеми и полностью свое почтение по совести и без обмана. Клянусь сражаться против всех мужчин и женщин, буде таковы ее воля и приказ. Клянусь не причинять вреда своей сеньоре, не покушаться ни на ее жизнь, ни на ее честь, ни на ее семейство, ни на ее имущество.

От меня ждут ответа, но я не знаю правильных слов!

Однако начинаю говорить.

— Я, Изольда Дохерти, принимаю клятву и называю Юго, не имеющего иного имени, кроме этого, рожденного в Полярном мире, вассалом дома Дохерти. Обещаю ему защиту и покровительство дома.

Имею ли на это право? Сержант молчит. А среди моих обязанностей… кажется, было что-то про вассальные клятвы.

Юго встает с колен.

А я… раз уж выпало обзавестись собственным ликвидатором — звучит солидней, чем наемный убийца, благородней как-то — знаю, какое имя назвать. Вот только Юго качает головой:

— Нет, леди. Я способен убить Кормака, но сейчас он вам нужен. Он кровно заинтересован в том, чтобы вы были целы и невредимы. А вот остальные, потеряв направляющую руку, просто испугаются. Страх же заставляет людей делать странные вещи.

Тяжело признать его правоту.

Кормак по-своему заботится обо мне. Я не интересую его, как человек, но вот залог будущей сделки — другой вопрос. Те же, кто меня сопровождает, кто будет укрывать и держать взаперти, узнав о смерти Кормака, попробуют откреститься от своей причастности к этому делу. И уберут свидетелей.

— Да и, — Юго, вытащив из кармана потрепанный берет, нахлобучил на макушку, — не успею я вовремя. Все-таки я ведь не волшебник…

…а только учусь.

Сержант, кажется, заснул. Исчезло то равнодушное выражение лица, за которым он прятался, как за щитом. Сейчас он растерян и обеспокоен. Рука, лежащая на животе, то и дело сжимается в кулак, и тут же разжимается, вновь и вновь отпуская несуществующее оружие.

— Если хотите — ложитесь. Я посторожу, — предложил Юго. — У меня и успокоительное есть.

О да, Нашей Светлости пригодилось бы, но… как-нибудь обойдемся. Да и не хочу я спать. Едем. Дорога становится ощутимо хуже: карету трясет, качает и подбрасывает. Впрочем, Сержант, кажется, не замечает неудобств.

Его сон крепок как никогда. И я совершенно не желаю знать, что именно он видит.

Но молчание невыносимо.

Некоторое время считаю ухабы. Вспоминаю события последнего часа — или уже часов? — и все-таки не удерживаюсь от вопроса.