Прятаться или уходить не было смысла, ведь он ее заметил. Журналистка вошла в кухню и, стараясь казаться невозмутимой, принялась мыть в раковине блюдце и чашку.

— Не спится? — спросил Виктор и снова повернулся к мокрому от дождя стеклу.

Слава богу, он не стал смеяться над ней из-за этой очередной оплошности.

— Я еще не ложилась. Работала.

Мила сделал вывод, что мужчина вот так курит уже давно — в пепельнице накопилось много окурков.

— И надо оно вам — копаться во всем этом? — Виктор вальяжно стряхнул пепел с сигареты и затушил окурок, после чего повернулся, скрестил на груди руки и стал смотреть на девушку. — Я когда-то тоже хотел стать журналистом. Но одумался, к счастью.

Вот это новость! Мила даже улыбнулась.

— А почему передумали?

— Сначала провалил экзамены, а потом из гордости решил, что вообще не стану поступать на эту специальность. Выбрал океанологию.

— Вы океанолог? — изумилась девушка, и уселась на стул, ожидая подробностей.

— Был, — махнул он рукой. — По профессии я работал не долго. И давайте уже перейдем на «ты». Я себя глупо чувствую, когда выкаю человеку намного младше себя.

— Хорошо, давайте… То есть давай.

Мила прикинула, сколько ему лет. По виду — не больше тридцати пяти.

Рассказывая о своем увлечении океанологией, Виктор включил кофейный аппарат.

— Будете?

Она кивнула.

— Мама очень хотела, чтобы я стал известным океанологом, и отправился в какую-нибудь экспедицию. Она всегда в меня верила, даже когда я творил глупости, — заметил мужчина, ставя перед Милой чашку божественно пахнущего напитка.

— Вы способны на глупости? — с деланным сомнением весело поддела его девушка.

Виктор казался таким серьезным и предусмотрительным человеком, что в это трудно было поверить. Увлеченная беседой, Мила даже забыла о тайне Элины и перестала смущаться.

— На глупости способны все, — мягко улыбнулся он. — Помню, в детстве из лагеря меня в самом начале смены выгнали. Позора было! Я думал, сквозь землю провалюсь от стыда, когда мать за мной приехала. А дело было в том, что наш отряд сразу после приезда вожатые повели гулять в лес, посреди которого этот лагерь и стоял. Сейчас он давно заброшен, хотя отличное место было — на берегу реки, красота. А я с собой поломанный отцовский фотоаппарат привез и хвастался перед всеми, что умею фотографировать. И вот во время этой нашей прогулки забрел я в какие-то заросли. Трава по пояс, кузнечики туда-сюда прыгают, пчелы жужжат. Смотрю — девочка из нашего отряда, гм, так сказать, малую нужду справляет. Ну, я возьми да и щелкни фотоаппаратом ее. Она увидела, вскочила, кричит, в слезы. Я заявил, что отдам ей пленку, если она меня поцелует. Она отказалась. Пару дней я ее этим несуществующим снимком шантажировал, пока она родителям не нажаловалась, а те — директору лагеря. Мне тогда здорово влетело от родителей, долго сидеть не мог.

Он говорил об этом так увлеченно и выглядел столь забавно, что девушка невольно расхохоталась. Даже слезы выступили от смеха.

— О, у меня тоже был однажды конфуз, — принялась рассказывать она. — Когда училась в университете, мы с соседками по комнате в общежитии любили вечерком посидеть в рулетке. Это чат такой был, знаете? Однажды проспорили общей знакомой и вынуждены были одновременно всей комнатой (нас там трое было) показать какому-то незнакомому парню лет четырнадцати наши выдающиеся формы. Он, конечно, дар речи потерял от такого сногсшибательного зрелища.

Теперь была очередь Виктора рассмеяться. Он скользнул взглядом по упомянутой части тела Милы, словно оценивая, насколько сногсшибательным было зрелище. Формы у девушки были не то чтобы очень выдающиеся, но достаточно аппетитные. Мила вдруг ужасно смутилась, и вообще пожалела, что такое рассказала.

— Да вы уголовница, — улыбнулся Виктор, забыв, что сам предложил перейти на «ты». — Вас могли бы наказать за совращение малолетнего.

Это ж надо было рассказать такую ужасную глупость! Мила за эти несколько секунд успела уже сто раз об этом пожалеть.

Ночные беседы на кухне — один из лучших способов разговорить человека. Не только о детских шалостях болтали Виктор с Милой. Когда она спросила, был ли Айварс Эженович брюнетом в молодости, как и Виктор, тот, равнодушно затягиваясь сигаретой, произнес:

— Он был блондином. И он мне не отец.

Журналистка уставилась на него до неприличия пристально.

— Как это? — глупо спросила она.

Прежде чем ответить, он затушил окурок и сделал глоток кофе.

— Вот так. Он муж моей матери. Они поженились, когда мне было десять лет, и он меня усыновил. Потом родилась Маша.

— Вот почему вы такие разные. И как будто неприязнь между вами…

— Он изменял моей матери на право и на лево. За что мне его любить? — угрюмо глядя перед собой процедил Виктор. — Вам этого не понять. У вас, наверное, нормальная благополучная семья — оливье на Новый год, шашлыки на 9 мая, а летом — Крым.

— Нет, у меня вообще нет родителей, — вздохнула Мила, в который раз произносившая непростые для нее слова.

Он вскинул на нее лицо. В черных глазах застыл вопрос.

— Я росла в детдоме и не хочу об этом говорить, — быстро сказала девушка, чтобы пресечь эти разговоры раз и навсегда. — Я думала, отец, то есть Айварс Эженович, вам говорил.

— Нет.

— Ну теперь вы знаете.

Когда она замолчала, Виктор вдруг легким движением пальца смахнул с ее щеки какую-то соринку. Она вздрогнула от этого неожиданного прикосновения, как от укола. Рука его оказалась горячей и мягкой. Мила вспыхнула, и видимо он заметил в ее взгляде возмущение и укор, потому что поспешил сказать:

— Извините, Мила, это я машинально.

Но она давно не считала себя наивной барышней и уже поняла, что Юрьянс-младший к ней не равнодушен.

— Этот шрам у вас на виске… он откуда?

Мила сделала вид, что не услышала вопроса и поспешила сменить тему. Только теперь ее осенило — в своем письме Айварс Эженович упомянул, что ее статью в сети нашел его племянник. Но странно, ни о каком племяннике Юрьянс не говорил. Только одно упоминание — в письме.

— Виктор, а у вас есть двоюродный брат?

— Нет, ни братьев, ни сестер. Только Маша, но она родная.

— Как странно. Ваш отчим мне писал, что мою статью, так ему понравившуюся, нашел в сети его племянник…

— Может быть, он имел в виду Кристапа. Тот ему уж точно ближе, чем я…

От Милы не укрылась промелькнувшая в его голосе горечь.

— Тогда вы, может быть, знаете что-то и о таинственной девушке Илге? Согласно найденным мною бумагам, она была внучкой Яниса Юрьянса. Но ваш отец сказал, что вообще не знает кто это такая.