– Контрамарки, – подсказывала я.

– Во-во, они самые. Да… А он уж и тогда выпивал. Олюшка-то как уговаривала его лечиться, да куды там! – Старушка махнула рукой. – И в театре выпивал, со своими балерунами, и сюды они тож приходили. Такое светопреставление устраивали! Милицию, значить, приходилось вызывать… А как напьется, так и начинает над Оленькой куражиться. Что, говорит, не ндравится? А и шла бы ты за свово… вот не помню, имя такое, нерусское…

– Может, Карен? – спросила я.

– Точно, дочка, Кареном его звали.

– А больше они ничего о Карене не говорили?

– Да нет, ничего больше такого не упомню… Ну, а уж как поняла Олюшка, что ничего более она сделать не сможет, отвадить, значить, его от энтова дела-то, то и ушла от его. У нее ведь сестренка еще младшенькая была… Да… А Валерку-то вскорости из театра и выгнали, видала небось, в кого он превратился теперя. Шляются к нему одни «синеглазки», вместе и пьют.

– Бабушка, вы не помните случайно, что он делал в прошлый вторник? Ну, выходил куда-нибудь?

– И-и, милая, ну, куды ему выходить-то в таком виде? У его очередной запой начилси. Нет, как есть, все у себя сидел.

Попрощавшись со старушкой, я вышла на улицу. С наслаждением глотнула свежего воздуха. Даже выхлопные газы казались мне теперь изысканным французским парфюмом. Я отправилась домой.

Подойдя к своей двери, я обнаружила пришпиленный к ней конверт, на котором были выведены от руки лишь мои фамилия, имя и отчество. Обратный адрес, как, впрочем, и мой собственный, отсутствовал. Я повертела конверт в руке, осмотрела его со всех сторон. Вроде ничего подозрительного нет. Тут в моей памяти всплыли предупреждения по поводу спор сибирской язвы или еще каких-то смертоносных бацилл, которыми могут быть начинены конверты, даже если их отправили по почте. Что уж говорить о моем случае! Но я не побежала на почту или в милицию, дабы в присутствии должностных лиц убедиться в безопасности (или наоборот) сего послания. Я открыла дверь, прошла в кухню, надела хозяйственные перчатки и вскрыла конверт. На листке, вырванном из тетради в клетку, корявыми печатными буквами было написано: «У меня есть сведения по расследуемому вами делу о гибели Ольги Ермаковой. Жду сегодня в десять часов вечера по адресу: улица Талалихина, дом 25».

Я вытащила из пачки сигарету, закурила и стала размышлять прежде всего над самим фактом такого способа передачи мне информации. Почему в конверте, да еще и прикрепленном к двери канцелярской кнопкой? То, что письмо не бросили в почтовый ящик, можно было объяснить тем, что я могла бы вовремя и не вынуть его оттуда (хотя я всегда отличаюсь аккуратностью в отношении поступающей ко мне корреспонденции). Однако можно ведь было договориться по телефону, допустим, оставив сообщение на автоответчике. Или таинственный незнакомец (незнакомка) не захотел, чтобы я идентифицировала его голос? Но это означает, что я знаю его (ее), а он или она – меня. Кто же это все-таки может быть? Я начала мысленно перечислять всех лиц, кому было известно о моем расследовании. Ну, прежде всего Ася, она же – клиент. Ее можно сразу отбросить: ей явно не присущи подобные шпионские замашки. Далее – сестра погибшей Ольги Ермаковой, Кира. С ней я вообще никак не общалась, только мельком видела ее на панихиде. Но зачем ей тайком от Аси связываться со мной таким вот образом? А если существовал некий факт, неизвестный Асе, и младшая сестра Ольги не сочла нужным доверить эти сведения лучшей подруге погибшей?

Я потушила сигарету, бросила окурок в пепельницу, подошла к плите и занялась приготовлением кофе. Ладно, Киру Ермакову я пока не буду сбрасывать со счетов. Для наглядности я взяла лист бумаги, вывела имя – «Кира» и поставила рядом с ним вопросительный знак. Теперь дальше: официантка Света, Илья Александрович – управляющий кафе. Но Света уехала из города; управляющий вряд ли станет назначать мне встречу ближе к полуночи на улице… А кстати, где находится эта улица Талалихина? Явно не в центре, я вообще в первый раз слышу это название. А может быть, это очередная переименованная улица? Хотя бум на переиначивание имен городов, названий улиц, площадей и переулков, кажется, уже почти сошел на нет. Впрочем, что зря гадать? Я взяла карту города и развернула ее. Мама миа! Это же практически конец города! Кира Ермакова вряд ли решится отправиться чуть ли не на край света. Мне она, во всяком случае, показалась этакой кисейной барышней, хотя, возможно, я и ошибаюсь: ведь я не перебросилась с ней и парой фраз… Нет, женщины, скорее всего, не назначат встречу в столь отдаленном месте. Поэтому из списка лиц, которым было известно, какое преступление я сейчас расследую, следует исключить секретаря Машу из «Мадонны», Зинаиду Олеговну и Оксану. Все? Вроде бы, да.

Теперь возьмемся за сильную половину рода человеческого. Управляющему кафе «Красный конь» я оставила свою визитку, и опять же он не производит впечатления человека, склонного к столь экстравагантным штучкам. Игорь? Ну, он вообще был целиком и полностью поглощен Асей, казалось, остальной мир для него существовал постольку поскольку. С хирургом Авериным я напрямую не общалась, поэтому он и знать не знает, что именно я взялась за поиски убийцы Ольги. Если только Оксана не рассказала ему о нашем с ней разговоре… Но это вряд ли. Она ведь с пеной у рта защищала своего бывшего любовника. Похоже, что по-настоящему она его и не подозревала, действительно тогда, при беседе с ним на лестничной клетке, в ней говорила обыкновенная женская уязвленная гордость, или, как она сама же сказала, чувства покинутой женщины. Про Валерия и говорить нечего. Представить его в роли автора письма можно было бы лишь в пьесе театра абсурда. Да… «Пушкин»? Ну, нет, при всем его безалаберном отношении к работе вряд ли он решится на такой розыгрыш. Именно розыгрыш, потому что, имейся у него на самом деле заслуживающие внимания факты, он бы сообщил их мне без подобного выпендрежа. Да я просто уверена на все сто, что до сих пор в его плане оперативно-разыскных мероприятий по делу Ольги Ермаковой сиротливо стоит лишь одна-единственная арабская цифра «один» с точкой справа, причем, не подкрепленная никаким реальным тезисом.

И что же тогда получается? Получается, что ни один из фигурантов этого дела – я имею в виду и подозреваемых, и просто тех, кто конкретно знает, что именно я расследую, – не подходит в качестве автора послания. Но тогда это мог быть человек, который каким-то образом узнал о моей работе в данный момент. Услышал или каким-либо еще образом узнал… В этом случае я его не знаю, а он осведомлен даже о моем местожительстве! С какой же целью он не раскрывает свое инкогнито и с чего это вдруг этот неизвестный решил мне помочь? А если это настоящий преступник, который следит за всеми шагами, предпринимаемыми мною в этом расследовании? Тогда получается, что если я отправлюсь на край города в неизвестное мне место, то попаду в элементарную ловушку. Можно было бы, конечно, и проигнорировать столь подозрительное приглашение. Но, поразмыслив, я пришла к выводу, что просто не имею права вот так просто взять и отмахнуться от неизвестного адресата. Потому что у меня уже закончились все подозреваемые, а новых взять пока было неоткуда. Имелись два варианта дальнейшего развития расследования: вновь взяться покруче за уже известных мне лиц, так или иначе причастных к делу, или… все же отправиться на встречу на улицу Талалихина. Кстати, про Талалихина. Ведь это фамилия летчика, который в Великую Отечественную войну первым применил таран фашистских самолетов. Может, не зря мне назначили встречу именно на этой улице? Что, если все это неспроста, а имеет некое символическое значение? Но я тут же себя одернула: нечего искать в названии улицы какую-то подоплеку. Этак бог знает до чего можно додуматься! И вообще, я ведь не Ниро Вулф, который раскрывает преступления, не выходя из дома. К тому же у него есть незаменимый Арчи, а у меня – нет, как нет и орхидей, за которыми надо ухаживать.