Чем закончились дальнейшие мужские поползновения вьющегося коварным вьюнком Иванки, Женя так и не узнала. Оксанка вдруг сразу как-то задышала очень сонно, то есть ровно и тихо. И продолжение этой истории наверняка случилось уже там, за пределами жестокой яви, в Оксанкиных хохлацких снах. Может, и впрямь сложилось у них там чего путное, у Гали этой с коромыслом да у вертлявого Иванки, кто ж теперь разберет… Женя долго еще сидела так, примостившись на краю дивана, смотрела на спящую девушку, наблюдая, как расправляется во сне ее кукольное красивое личико, как розовеют полуоткрытые пухлые губы, как загибаются вверх освободившиеся от тяжких слез ресницы, как сонный нежный румянец расплывается по ее гладким фарфоровым щечкам. Хороша, черт. Жалко девчонку. И впрямь пропадет она здесь ни за грош, ни за копейку, ни за украинскую гривну… Тихо встав с дивана, Женя вздохнула еще раз, подоткнула одеяло ей под ноги. И тут же вздрогнула от разлившегося по комнате громкого телефонного звонка. Бросив тревожный взгляд на спящую Оксанку, она тихой пантерой подскочила к аппарату, прошипела в трубку досадливо:

– Але…

– Оксана, ты? Почему так говоришь нехорошо, Оксана? Что случилось? Это Ахмет с тобой говорит…

Имя свое звонивший произнес с очень большим достоинством, можно сказать, с гордым придыханием даже и замолчал сразу, ожидая будто, когда Женя ойкнет от стыда за свою нечаянную досаду и застрочит в трубку извинениями.

– Я не Оксана, – вопреки его гордому молчанию по-прежнему недовольно прошипела в трубку Женя. – Скажите, что ей передать…

– Как это – не Оксана? А где она?

– Спит она.

– Ну так разбуди!

– Щас-с-с… – злобно и неожиданно для себя громко проговорила Женя, мельком оглянувшись на спящую безмятежно девушку. – Все брошу сейчас и начну ее будить!

– Чего бросишь? Говори понятнее, дэвушка, совсем русскому языку не понимаешь, что ли?

– Ага. Не знаю я русскому языку, черт возьми. Из неграмотных я.

– А ты вообще что там делаешь? Ты вообще кто такая, дэвушка?

– Кто, кто… Конь в пальто! – тихо прошептала Женя в ответ и торопливо вернула трубку на рычаг, недовольно поморщившись, встряхнув даже рукой. И подумала – а она и есть конь в пальто. Причем в старом пуховом пальто, которое носить довольно противно. Раньше хоть была конем в шубе, а теперь – конь в пальто. И никому, выходит, от продажи ее многострадальной шубы проку не вышло. Ни ей, ни бедной Оксанке… Проходя на цыпочках через прихожую, Женя остановилась около повисшей на крючке несчастной своей одежки, достала из шкафа плечики, заботливо просунула их в пустоту мехового сокровища. Выдранный ножом напавшего на Оксанку лиходея неровный клок безвольно повис на спинке, будто взывая к ее жалостливому хоть и бывшему, но все-таки хозяйскому сочувствию. Женя протянула руку, свела вместе разорванные клочки, и в самом деле подумав по-хозяйски, что ничего страшного тут нет, запросто все и зашить можно, и заметно совсем не будет, если умеючи… Потом, спохватившись, вернулась в комнату, выдернула из розетки телефонный шнур, а заодно и мобильник Оксанкин, звонко-нагло заоравший незатейливую мелодию, отключила. Пусть спит девчонка. Успеют еще, доберутся до нее Ахметы да Чингисханы всякие…

Дома, ответив на любопытные вопросы Кати с Максимкой, она прошла на кухню, автоматически обвязалась тесемками фартука, с тоской глянула в холодильник. Что ж, какой-то ужин придумывать надо… Или бутербродами с купленной колбасой обойтись? Потом глянула на круглые настенные часы и обмерла – ничего себе! Время-то уже – одиннадцать часов! Какой тут ужин, когда спать пора ложиться…

– Макс! Катя! Вы ели чего-нибудь? – крикнула она в сторону детских комнат. – Или мне ужин стряпать на ночь глядя?

– Да ели, ели, мам… – нарисовался в дверях кухни отзывчивый Макс. – Катька удосужилась омлет сделать. Ничего получился, толстый такой. И вкусный даже, представляешь?

– А сама она поела? Или ты один все слопал?

– Обижаешь, мам… И Катька поела, и твоя порция осталась…

– Да? Ой, спасибо, сынок… Только я не хочу что-то. Переволновалась за Оксанку, ничего в горло не лезет. Может, ты съешь мою порцию, а?

– Давай! – радостно согласился Максим, садясь на свое законное место между окном и холодильником. – Я как раз шел на кухню ухватить чего-нибудь. Бутербродец какой-никакой сделать.

– А ты и бутербродец тоже съешь, я колбаски вкусной купила! И сыру вот, и йогуртов… Зови Катьку, пусть тоже поест!

– Ой, да не будет она, ты ж ее знаешь… Слушай, мам, а правду все соседи говорят, что эта Оксана – она… как бы это сказать… такая?…

– Какая такая, сынок?

– Ну… облегченного поведения девушка?

– Нет, сынок. Она не облегченного, она очень даже тяжелого поведения девушка, – грустно вздохнув, проговорила Женя. – Такого тяжелого, как камень Сизифов неподъемный… Не дай бог никому такого облегчения в поведении, Максимка! И вообще, не слушай ты никого. И ни о ком так легко не суди. Человек, смело и безапелляционно оценивающий другого человека, делает огромный шаг назад в своем развитии. Потому что оценить да осудить, а тем более осмеять всегда легко. А вот глубже посмотреть и постараться понять ой как труднее! Понял, о чем я говорю?

– Понял, мам, – слишком быстро согласился Максимка, хлебным мякишем собирая с тарелки остатки омлета. – Понял, как ты ловко умеешь от прямого ответа уходить. Наворотишь всегда такого, что и сама не поймешь, чего сказала.

– Максим! Ты что это грубишь мне?

– Да нет, что ты, бог с тобой… Все я понял, успокойся. Соседка наша хорошая девушка, просто жизнь у нее тяжелая. Ты это хотела сказать?

– Ну да… Примерно это…

– Мам, а сыр ты какой купила? С дырками?

– Что? А, ну да, с дырками…

– Тогда я еще себе бутерброд сделаю и пойду, ладно? У меня завтра контрольная по математике, а я ни в зуб ногой… А когда я ем, у меня лучше в голове все укладывается.

– Иди, сынок… – улыбнувшись, снисходительно махнула рукой Женя. – Иди готовься.

А про Оксанку все равно плохо не думай, ладно? Она хорошая и добрая девушка, просто ей в жизни меньше повезло, чем другим детям. Ни в зимний лагерь она не ездила, ни к репетиторам английским не ходила…

– Да говорю же – понял я, мам! Чего я, тупой, что ли? Или маленький? Мне же двенадцать лет уже!

– А и правда! Чего это я, в самом деле? – тихо рассмеялась Женя, потянувшись рукой к его вихрам. – Мужичище в доме вырос, а я ему элементарные вещи по десять раз талдычу…

– Вот именно! – мотнул головой, отстраняясь от ее руки, Максимка. – Тебе нас с Катькой поучить – прямо хлебом не корми… Иди, телефон в комнате звонит, слышишь? Наверняка тетя Ася по тебе соскучилась…

Звонила, однако, совсем не Ася. Звонила мама Дашки Котельниковой, Катькиной подружки. С мамой этой Женя водила телефонно-шапочное знакомство, то есть и не помнила даже толком, как ее зовут – то ли Валя, то ли Варя… Занудой была эта то ли Валя, то ли Варя еще той. И голос у нее был тоже противный, скрипучий такой. И говорила она длинно и путано, перемежая каждую мысль пространными на всякие темы лирическими отступлениями. Странно даже было, как это она сумела такого веселого и открытого ребенка вырастить. Дашка очень Жене нравилась. Славная такая девочка. Умненькая и правильная, без ранней буйной косметики и вульгарных нимфеточных мини-юбок. И Катька за ней тянулась вроде бы…