Хартикайнен что-то недовольно проворчал, но встал и вышел за Медведем.

Паула безуспешно попыталась сдуть прилипшие ко лбу волосы и зашла в интернет с телефона. Убийство фигурировало в первых заголовках вечерних газет, но статьи оказались короткими и почти идентичными. В них не было ничего такого, о чём не упоминалось бы в полицейском релизе: полиция расследует вероятное убийство и более детально о ходе следствия проинформирует в понедельник. Ни слова о жертве или точном месте преступления.

Этими новостями Паула осталась довольна. Хоть какая-то польза от Юханнуса: редакции пустовали. Ни один журналист даже не пытался до неё дозвониться.

Впрочем, нехватка людей касалась и расследования. Не появилось никаких наводок, которые помогли бы опознать жертву, никто не заявил и об исчезновении женщины.

Ренко перестал разрисовывать журнал и уставился перед собой – казалось, он пытается не заснуть.

– Как цукини? – невинно спросила Паула.

– Что?

– Не забыл купить?

– Как? А, не забыл.

– Хорошо поужинал?

– Отлично, спасибо.

– И немного вина?

– Ммм.

– А потом ещё немного?

– Что?

Ренко посмотрел на Паулу с таким видом, будто только что проснулся, после чего зевнул.

– А, нет, никакого вина не было. Прости, сегодня была моя очередь дежурить. У него режутся зубы.

– У кого?

– У малыша.

– У тебя ребёнок?

– Я думал, ты знаешь, – разочарованно протянул Ренко.

Он жил в той реальности, где коллеги интересуются жизнью друг друга, причём иногда ещё до знакомства.

Впрочем, Ренко обижаться не стал, а воодушевился и достал смартфон.

– Смотри, это наш Хейкки. На той неделе ему исполнится девять месяцев.

С фото глядел круглощёкий карапуз с волнистыми светлыми волосиками. Вокруг смеющегося рта у него были черничные пятна.

Паула ощутила боль – свою старую знакомую.

– Чудесный малыш, – искренне сказала она.

– Чудесный-то чудесный, но спать мог бы и покрепче. Разбудил в час, только я заснул. Я дал ему сцеженного молока, но не прошло и пары часов, как Хейкки проснулся снова. Тут уже молоко не помогло, пришлось укачивать, а здоровяк этот весит немало. Я наконец положил его в кроватку только часа через полтора. Уж не знаю, кто на этот раз заснул первым. Ну хоть супруга смогла выспаться, а то она иногда так устаёт, что…

Паула представила, как Ренко среди ночи сидит полусонный на кровати и убаюкивает малыша, – и вспомнила единственную ночь, когда сама держала на руках младенца, такого маленького, что боялась пошевелиться и пугалась каждого его движения.

И отмахнулась от этого воспоминания.

В то время как Ренко продолжал рассказывать о недосыпе жены, Паула задумалась о словах Юханы, которые тот сказал перед её уходом.

Джерри нам как родной.

Это ей особенно запомнилось. Не странно ли прозвучали его слова?

Как родной – но всё-таки не родной.

Видимо, Юхана Лехмусоя хотел подчеркнуть родительскую любовь, но истолковать это можно было и противоположным образом.

Элина осторожно встала с кровати, думая, что мальчик уснул.

Как только дверь закрылась, Джерри открыл глаза.

Он рассказал матери о происшествии на пляже – но только после того, как та заверила, что не скажет отцу и тем более полиции. Джерри не хотел никаких судов и встреч с обидчиком.

Не рассказал он и о том, что это был уже не первый случай. Просто на этот раз ссадины оказались заметнее, чем когда весной его повалили на школьном дворе. Тогда мать поверила, что он поскользнулся. Второй раз такое оправдание уже не сработало.

Правда, отец после первой бурной реакции вдруг охладел к этой истории. Казалось, теперь он думал лишь о происшествии в резиденции. Джерри попытался было его расспросить, но отец оборвал его, а мать посоветовала обо всём забыть – случившееся их семьи не касалось.

Джерри не был в этом уверен – тем более после того, как женщина из полиции с раннего утра приходила что-то «вынюхивать» – он услышал, как отец сказал это матери на кухне.

Раздались грохот и негромкое ругательство. Кто-то осторожно поднялся по лестнице и прошёл мимо комнаты Джерри.

Мальчик встал и на цыпочках подошёл к двери. Снаружи было тихо, и он с опаской выглянул в коридор. Дверь в родительскую спальню была распахнута. Оттуда доносились голоса – одновременно взволнованные и приглушённые.

Он подкрался поближе, к самой двери. Ссадины на лице болели, дышал мальчик тяжело.

– Ты бы сказал, что ищешь, – предложила мать. – Иначе как я тебе помогу?

– Разве я просил помощи? – огрызнулся отец.

– В этой коробке только памятные вещи, они для Джерри – он может взять что-то с собой, когда покинет дом. Больше там ничего нет.

Услышав своё имя, Джерри вздрогнул. К тому же он понял, о какой коробке идёт речь, – иногда он заходил в спальню, когда дома никого не было.

Он придвигал стул от туалетного столика к гардеробу и изучал содержимое коробок на верхних полках. Секс-игрушки порождали у него смесь отвращения и любопытства, но куда дольше Джерри копался в продолговатой картонной коробке с крышкой, на которой красивым материнским почерком было выведено его имя.

– Помолчи, – сказал отец.

– Просто скажи это вслух.

Отец не ответил, а мать не пояснила, что имеет в виду. Настаивала ли она, чтобы отец сказал, что ищет, или подразумевала что-то другое?

– Шла бы ты отсюда, – голос отца прозвучал устало.

– Я заметила взгляд этой женщины. Она наверняка решила, что…

– Да заткнись же ради бога!

Джерри отпрянул, словно от удара. Он чуть не плакал, ссадины на лице пылали огнём. Он прокрался обратно в свою комнату, пытаясь оттуда расслышать, что происходит в спальне. Но до него больше не донеслось ни звука.

Лишь закрыв дверь, Джерри осмелился вдохнуть полной грудью. В коридоре снова раздались шаги, и он скользнул под одеяло, но в комнату никто не зашёл.

На полу зажужжал телефон. Джерри глянул на экран и с облегчением увидел имя Эллы: хотя бы сестра наверняка расскажет, что произошло в канун Юханнуса.

Май Ринне в шёлковом халате кремового цвета открыла дверь.

– Я думала, вы приедете позже – и сразу в галерею, – повторила она то же самое, что сказала Пауле в домофон минуту назад.

– Мы можем побеседовать сейчас? – спросила Паула и, не дожидаясь приглашения, вошла.