Дрозды ему нравились. Они бывают перелётными и оседлыми – некоторые улетают на зиму на юг, а некоторые остаются в Финляндии.

В этом виделась настоящая свобода.

Летом он много времени провёл в библиотеке. Поначалу учился различать птиц и насекомых, которые встречаются во дворе. Разобравшись, какие жесткокрылые в какой почве обитают, он переключился на атмосферу и научился предсказывать погоду по облакам.

Временами он скучал по людям – но лишь телом, душа к ним больше не стремилась. Здесь он уже общества не искал.

Он разглядывал прозрачную, янтарного цвета жидкость в эмалированной кружке, на которой от постоянного мытья почти стёрлась эмблема IFK[35]. Пока в голове бродили мысли, чай остыл, но это нисколько его не смущало – он сделал большой глоток.

Чувство вины то накатывало на него, то отпускало. Он как будто заключил перемирие со своими призраками, но пока не знал, работает ли это с живыми людьми. Однажды ему предстоит встретиться с ними.

Видимо, призраки не умеют таить злобу – для них смысл игры очевиден. А вот живым правила не были знакомы, и он не мог их объяснить, потому что сам толком не понимал – до тех пор, пока не стало слишком поздно и пути назад уже не было.

Был лишь непоправимый поступок, и теперь предстояло искупить вину.

Он так жадно втянул воздух, что мороз обжёг лёгкие. На какое-то мгновение привычные мысли исчезли, и он ощутил себя в мире идей, недосягаемом ни для чего материального. Мгновение длилось недолго.

Он шёл по коридору вдоль серой бетонной стены, с которой не прочь был бы слиться. Затем, постояв в очереди, получил жестяную миску, нашёл место в столовой и быстро съел свой обед. Пища была безвкусной, но он никогда не обращал на это внимания.

После еды он лежал на койке. На столе рядом с пачкой сигарет лежала обувная коробка, которая ждала его ещё с утра. В ней были письма. Он не торопился читать их: ведь единственное, чем он располагал здесь, было время.

Он не ждал писем и уж тем более целой коробки с незнакомым почерком на крышке.

Всего писем было шестьдесят три. Они были пронумерованы, но он всё равно пересчитал их дважды, не решаясь открыть хоть один конверт. Кто мог написать ему так много?

Он знал, что с отъявленными убийцами иногда переписываются женщины. Но не мог поверить, что кто-то стал бы слать ему любовные письма.

Наконец любопытство взяло верх и он неловко вскрыл конверт под номером один, чуть не разорвав его пополам.

Внутри оказалось три аккуратно сложенных листа. Развернув их, он увидел короткую первую строчку, выведенную чёрной ручкой.

Любимый Паули!

Его звали иначе, но на самой посылке значилось его имя.

Он по-прежнему не узнавал этот аккуратный почерк. Буквы были ровными, не то что в письмах от матери, где они скакали, словно написанные на ветру.

Он стал вчитываться в текст, который продолжался на обороте, а затем – на следующей странице, с маленьким интервалом между идеально прямыми строчками и почти без пробелов между словами.

Перевернув все три листа, он увидел, что письмо заняло почти шесть страниц.

Подпись состояла из одного слова.

Мама.