– Послушай-ка, Уизл, – сказала моя мать.

Было раннее утро. Печенье уже заходила, она измерила мне температуру и спросила, не хочу ли я сок. Я ответила, что попробую выпить сок, и она вышла. Несмотря на злость, я поспала. Но у мамы был изнуренный вид. По-видимому, она больше не сердилась – просто устала.

– Ты помнишь, мы говорили о Мэри «Миссисипи»?

– Нет. Да. Погоди-ка… Это Мэри Мамфорд со всеми своими девочками Мамфорд?

– О да, правильно! Она вышла замуж за того парня, Мамфорда. Да, и все эти девочки. Эвелин в кондитерской Чатвина постоянно о ней говорила, они состояли в родстве. Муж Эвелин был двоюродным братом – уж не помню чьим. Но Мэри «Миссисипи» – так ее называла Эвелин, – была бедна как церковная мышь. Я вспомнила о ней после того, как мы заговорили об Элвисе. Она тоже была из Тупело. Но ее отец перевез семью в Иллинойс, Карлисл, – там она и выросла. Не знаю, почему они переехали в Иллинойс, но ее отец работал там на заправке. У нее не было южного акцента. Бедная Мэри. Но она была прехорошенькая, и она возглавляла группу поддержки и вышла за капитана футбольной команды, Мамфорда – а вот у него были деньги.

Голос мамы снова сделался торопливым.

– Мама…

Она махнула на меня рукой.

– Послушай, Уизл, если тебе нужна хорошая история, то послушай. Запиши эту. Итак, Эвелин сказала мне, когда я заговорила в кондитерской о…

– Мэрилин как-ее-там. – Мы сказали это хором, и мама улыбнулась, сделав паузу. О, я так ее любила, мою маму!

– Слушай. Итак, Мэри «Миссисипи» вышла замуж за богатого парня и родила – ну, не знаю, не то пять, не то шесть девочек – кажется, только девочек. Она была милой, и они жили в большом доме, где ее муж занимался своим бизнесом – не знаю, что за бизнес. Так вот, ее муж ездил в командировки в связи со своим бизнесом, а потом выяснилось, что у него тринадцать лет длился роман с его секретаршей. Эта секретарша была толстухой – толстая как бочка! А Мэри в конце концов узнала, и у нее был сердечный приступ.

– Она умерла?

– Нет. Нет, не думаю. – Мама откинулась на спинку кресла, она выглядела изможденной.

– Мама, это печально.

– Конечно, это печально!

Мы немного помолчали. Потом мама сказала:

– Я вспомнила ее потому, что она – все это со слов ее кузины Эвелин из кондитерской Чатвина – она любила Элвиса, родившегося на той же помойке, что и она.

– Мама!

– Что, Люси? – Она повернулась и взглянула на меня.

– Я рада, что ты здесь.

Мама кивнула и снова перевела взгляд на окно.

– Я подумала: как это странно. И Элвис, и Мэри «Миссисипи» были такими бедными, а стали очень богатыми. И это не принесло им счастья.

– Конечно нет, – согласилась я.

Я побывала в этом городе в разных местах, где живут очень богатые люди. Одно из них – офис доктора. Женщины и несколько мужчин сидят в его приемной, ожидая, что он поможет им выглядеть моложе, уберет морщины и сделает непохожими на их маму. Несколько лет назад я пошла туда, чтобы не выглядеть, как моя мать. Доктор сказал, что почти все, кто приходит в первый раз, говорят, что похожи на свою мать, но не хотят так выглядеть. Я видела в своем лице еще и отцовские черты, и женщина-доктор заверила, что может помочь и с этим. Обычно люди не хотят походить на мать или отца, а зачастую на обоих, сказала она. Но главным образом на мать. Она воткнула тонкие иголочки в морщины у моего рта. Теперь вы красивы, сказала она. Вы похожи на саму себя. Возвращайтесь через три дня, и я взгляну.

Через три дня в приемной сидела ужасно старая женщина, сильно сгорбленная. На омоложенном лице была улыбка. Я подумала, что она храбрая. Рядом со мной сидели мальчик – возможно, ученик средней школы, – и его старшая сестра. Наверное, они ждали свою мать. Они были богатыми – это сразу чувствуется. Я наблюдала за мальчиком и его сестрой. Они говорили о том, чтобы позвонить Пипсу, и девушка сказала: «Я могу набирать на этом телефоне только американские номера, а не международные». Мальчик был милый, он предложил послать Пипсу электронное письмо, чтобы тот им позвонил. Потом я заметила, что мальчик наблюдает за очень старой леди. Он наблюдал с интересом, и она явно была для него существом иной породы. Я видела, какой древней она ему казалась. Мне понравились мальчик и его сестра. Они были здоровыми, красивыми и хорошими. А очень старая леди медленно пошла к выходу. К ее трости была привязана ярко-розовая ленточка.

Мальчик вдруг поднялся и отворил перед ней дверь.

Вот такой это город. Но я уже говорила об этом.

В ту ночь в больнице – последнюю ночь, которую мама провела со мной (она пробыла пять дней), – я подумала о моем брате. И тогда я вспомнила, как наткнулась на группу мальчиков в поле возле школы. Должно быть, тогда мне было лет шесть. Я увидела, что они дерутся и одного мальчика бьют остальные. Мальчик, которого били, был моим братом. Его как будто парализовало от страха, он не шевелился – только скорчился, а мальчишки его избивали. Я увидела это мельком, потому что повернулась и убежала. Я еще подумала в ту ночь в больнице о том, что моему брату не пришлось отправиться на войну во Вьетнам, потому что он вытянул счастливый номер в лотерее. До того, как он это обнаружил, родители беседовали ночью, и я слышала, как папа сказал: «Армия его убьет, мы не можем этого допустить, армия будет для него адом». А вскоре мы узнали, что у брата счастливый номер. Но мой отец любил его! Я поняла это в ту ночь.

А потом мне припомнилось еще кое-что. Был День труда[22], и отец взял меня с собой одну (уж не знаю, где были брат с сестрой) в Молин, который находился примерно в сорока милях[23]. Может быть, у него там были дела – хотя трудно вообразить, что за дела у него могли быть где бы то ни было, а тем более в Молине. Но я помню, как была там с ним на Фестивале Черного Ястреба и мы смотрели, как танцуют индейцы. Индианки взяли мужчин в круг, и женщины только делали мелкие шажки, тогда как мужчины танцевали очень энергично. Моего отца, судя по всему, очень заинтересовали эти танцы. Там продавались засахаренные яблоки, и мне ужасно их захотелось. Я никогда не ела засахаренные яблоки. Отец купил мне одно. Удивительно, что он это сделал. Помню, я не могла есть это яблоко, потому что мне не удавалось вонзиться маленьким зубками в красную кожуру, и я была в отчаянии. Отец взял у меня яблоко и съел его. Но он нахмурился, и я поняла, что досадила ему. Помню, после этого я не следила за танцами, а смотрела только на лицо отца, возвышавшегося надо мной. Его губы стали красноватыми от засахаренного яблока, которое ему пришлось съесть. Я люблю его за это: он не накричал на меня, а просто взял у меня яблоко и съел сам, не получив от этого никакого удовольствия.