— Она влюбилась, — Людмила перевела на меня взгляд, а я не знаю, почему, но внутри неприятно екнуло.

— Какой бы она ни была актрисой, скрыть настоящую влюбленность трудно. Все ее поклонники… Может, они и были ей симпатичны или… нужны. Или она их жалела, или восхищалась талантами. Но она их не любила.

— И что, она рассказывала о своей любви?

— К сожалению, нет. Хотя я и следователю говорила, что стоит копать в этом направлении. Ведь все ее мужчины в общем-то на виду. При желании их можно найти. Я пыталась… Напрягла мужа, чтобы он поискал. Но он пока никого не нашел. Я имею в виду, чтобы кто-то появился недавно.

— А когда вы поняли, что она влюбилась?

— Месяца полтора назад. Кристина приехала взбудораженная, глаза блестели… Не от наркотиков, — женщина грустно усмехнулась. — Все время проваливалась в свои мысли… Короче, я спросила напрямую, а она растерялась, начала отшучиваться… Но потом все же призналась. Сказала, они познакомились случайно, он ее подвез, разговорились. Он не планировал продолжать знакомство, она настояла. Выпросила у него телефон, позвонила… Казалось бы, чего такого, да? Но когда я стала спрашивать, как его зовут, сколько лет, чем занимается, Кристина ушла от разговора. Сказала, там пока все неясно, она не хочет рассказывать. Единственное, что я поняла: он старше ее.

Внутри снова кольнуло. Пришла мысль об Антоне Черепанове. Только почему девушка старалась скрывать эти отношения? Непонятно. Как бы мне узнать о них больше?

— Она ничего не боялась последние дни?

Людмила пристально на меня посмотрела. Вздохнула, отворачиваясь, о чем-то думая.

— Она звонила мне за несколько дней до случившегося, — сказала глухо. — Была опять взбудоражена… Я спросила, все ли у нее в порядке. Она сказала да, а потом добавила, тетя Мила, я так счастлива, и мне так страшно… — женщина снова замолчала. — Я спросила, что такое. Она ответила: скоро все изменится. Все будет хорошо. Главное, мне все правильно сделать.

Людмила посмотрела на меня, я ответила хмурым взглядом.

— Кристина не пояснила, о чем речь?

— Нет. Она была очень взбудоражена, выпалила это все, потом распрощалась, трубку бросила. Я перезвонила, она не ответила, отписалась, что сейчас надо бежать… Больше мы не говорили.

— Вы следователю об этом рассказали?

Наверное, мой вопрос в который раз звучал по-дурацки.

— Рассказала, — вздохнула Людмила, — я рассказала все, что казалось мне подозрительным. Но вы же видите: никакой конкретики, никаких имен. Ничего. Следователь сказал, если бы был тайный любовник, остались бы звонки, переписка, так ведь? Они все проверили и ничего подозрительного не нашли.

— Но вы же не думаете, что это любовник ее?.. — я не договорила, женщина поежилась.

— Я не знаю. Он мог ее использовать, разве нет? Наивная влюбленная дурочка, готовая на все. Каких изменений она ждала? И что должна была правильно сделать?

Эти вопросы так и крутились в моей голове, пока я шла обратно в сторону тренажерки. Ответа у меня, к сожалению, не было. Зато стало ясно: следователь копать не будет. Эта мысль должна была меня порадовать, но почему-то стало грустно.

Удивительно, но Кристину с ее образом жизни я не осуждала. Она жила, как умела. Но мне было искренне жаль, если она действительно влюбилась, а он просто ее использовал. С другой стороны, она об этом уже никогда не узнает. И не почувствует той боли, которая бывает, когда теряешь любимого человека.

Когда открывается входная дверь, я вскакиваю резко, выбегаю из комнаты в смежную, на пороге которой стоит Мирон. Смотрю на него вопросительно, он только печально качает головой, уходит в кухню. Плечи опускаются, внутри глухая злоба.

— Так не бывает, Мирон, — произношу, появляясь в кухне, где он суетливо достает продукты из холодильника. — Неужели ничего нельзя узнать? Человека убили, и никто не знает, кто, за что?!

Голос срывается, Мирон тяжело вздыхает, прикрывая глаза, опирается ладонями на столешницу.

— Даш, — говорит, поворачиваясь ко мне. — Наверное, кто-то может узнать, и легко. Но я не Господь Бог, и не кручусь в этих кругах.

Сверлю его взглядом и понимаю: он это специально. Он хочет, чтобы я сдалась, чтобы забыла все случившееся. Чтобы простила тому ублюдку то, что он сделал.

Киваю, делая шаг назад, еще один, Мирон хмуро за мной наблюдает. Еще не так давно он радовался, что я начала выходить из комнаты и есть, теперь — нет. Он понял, что у меня появилась новая цель. Я хочу отомстить.

— Я пройдусь, — кидаю, резко выходя в прихожую, Мирон появляется, пока я дрожащими пальцами шнурую кеды.

— Я с тобой.

— Не надо, — выставляю вперед руку, — я хочу побыть одна.

— Даш… пожалуйста, будь осторожна.

Ничего не говорю, ухожу. Ловлю машину и еду в «Чарку». Не знаю, где еще искать Давида, но надо начинать с малого. Я надеялась, Мирон поможет. Но он не хочет. Не может понять, что я не могу жить, если не найду того, кто это сделал…

Давид оказывается на месте, принимает меня. Смотрит исподлобья, хмуро. Я представляю, как выгляжу сейчас: бледная, с темными кругами под глазами, с трясущимися руками.

— Ты ведь знаешь, кто его убил? — голос невольно срывается. Давид вздыхает, сводя пальцы у переносицы.

— Ворона… Это не имеет значения. Этот человек, кто бы он ни был, только исполнитель.

— А кто его заказал? Кто, Давид? Я имею право знать, кто так желал смерти моего мужчины, что сначала избил, а потом застрелил?

— Что тебе даст имя? — он смотрит усталым тяжелым взглядом. Я знаю, смерть брата он переживает сильно, но я не могу разделить с ним свое горе. Оно у нас разное. И мы разные. — Пойдешь его убивать? Даже не думай, Ворона, не дойдешь.

— Почему? Потому что он весь такой крутой? Это тот мужик, на которого Лука купил компромат? Да? Да, Давид?! Ответь мне, черт тебя побери!

Последние силы уходят, я не могу сдерживаться, захлебываюсь истерикой. Давид скручивает меня, прижимает так крепко, что я почти не могу дышать.

— Успокойся, Ворона, успокойся. Я знаю, тебе больно, — шепчет он мне в волосы. — И мне больно. Но жизнь продолжается. Мы должны жить, понимаешь? Месть ничего не даст, по крайней мере, сейчас не то время. То, что ты осталась жива — это чудо, Ворона, так не надо никуда лезть, потому что ничем хорошим это не кончится.

Я успокаиваюсь в его руках, и он ослабляет хватку. Но последние слова бьют сильно, наотмашь, я вырываюсь, размазывая по щекам слезы.

— А если я не хочу, чтобы это чем-то хорошим кончалось? Если я хочу туда, к нему?

Давид теряется, лицо его темнеет, он сжимает зубы, тяжело дыша. Я бухаюсь перед ним на колени. От неожиданности Давид делает шаг назад.