— А ты иди, — грубовато предложил он Богатыреву. — В конторе не был? Вот и отваливай. Надо представиться начальству. Я побуду тут один. Крепко ударил ты меня. Дай пережить это. Ступай!

С каждым словом в его голосе нарастало раздражение. Богатырев ушел. Павел Лукич косолапо, горбатясь, побрел обратно на участок. Богатырев, отойдя, выглянул из-за плеча: на краю зеленого разлива в фигуре застывшего в раздумье человека было что-то от сфинкса.

3

Николай Иванович ждал звонка и собирался послать за Богатыревым машину, когда ему сообщили, что Парфен Сидорович на участках. У него кольнуло в груди. После разговора в машине Николай Иванович не раз принимался думать о Богатыреве: кем он ему будет? Другом-единомышленником? Или окажется крепко приверженным к старому и его тоже придется убеждать в своей правоте?

Услышав, что Богатырев на участках, Николай Иванович засобирался в поле, но передумал. Он снял шляпу, расстегнул пиджак и прошел обратно к своему столу, неуверенный, что поступает правильно. Вот что: в конце месяца он проведет собрание сотрудников станции; тогда станет ясно, на кого можно положиться, а кто выступит против него.

В дверь постучали, и вошла Вера Александровна, раскрасневшаяся от ходьбы, с осыпавшимися на щеки каштановыми волосами.

— Вы звали?

Вера Александровна, не доходя до стола, остановилась и ждала, что он скажет.

— Звал.

Он не соврал Михаилу Ионовичу, когда говорил, что ничего между ними не было; но дыма без огня не бывает: отношения у них складывались непростые.

Еще весной, когда Михаил Ионович вызвал его и сказал:

— Вот вам новая сотрудница, прошу любить ее и жаловать, — он с мужским любопытством уставился на нее: такую красоту и загоняют в такую глушь?

Из кабинета они вышли вместе.

— Вы сейчас на станцию? Или потом? У меня тут машина.

— Если можно, сейчас же.

Вера Александровна была молчалива, разговор у них не вязался.

— День-то какой…

— Хорош, — согласилась она.

День и вправду был хорош: солнце светило вовсю, посевы в полях после прошедшего накануне дождя двинулись в рост. Николай Иванович ехал не спеша. Он испытывал радость от соседства молодой красивой женщины. Мимо проплывали поля с разделанной, как пух, землей, живые, дышащие маревом, с зеленой прошвой пшеницы, еще не сомкнувшейся, стоявшей ровными правильными рядами.

— Вы знаете, станция у нас невелика, людей мало, от сельсовета мы в стороне. Вам у нас будет скучно, — пожалел он Веру Александровну.

Она отвернулась, достала из лакированной сумочки носовой платок. «Ай-яй-яй! Плачет…» Николай Иванович тормознул перед выбоиной, отвлекся, и, когда снова взглянул на Веру Александровну, глаза ее сухо щурились на дорогу; слезы, если и были, откипели где-то в глубине…

Михаил Ионович звонил, справлялся о ней. Это удивляло, пока не узнал, что Вера Александровна — дочь его рано умершего друга. Лубенцов и без того был внимателен к ней: позаботился о квартире, помог перевезти вещи и дочурку. Жила Вера Александровна одиноко: никто к ней не ходил, и она ни у кого не бывала. К Николаю Ивановичу относилась дружески, пока не услышала однажды разговора:

— Видели? Директор-то к новенькой как на салазках подкатывается.

— С женой у него разладилось.

— И у этой, у новенькой-то, жизнь с мужем, слышно, не пошла.

— Нет нынче в семьях крепости. Легко сходятся, с легкостью и разлетаются.

— В старину за такие дела по головке не гладили, оттого и семья крепче стояла.

Вера Александровна встречала его после этого разговора настороженно. А Лубенцова все сильней тянуло туда, где была она. Хотелось видеть ее, говорить с ней. Он приходил в поле, останавливался возле участка пшеницы. Вера Александровна напрягалась вся. Лубенцов расспрашивал, как идет работа, она суховато ему отвечала, точно отчитывалась. Как-то не выдержала, опустив глаза, попросила:

— Николай Иванович, вы больше не приходите ко мне.

— Это почему же?

— Не надо…

— Да что случилось? Скажите.

— Вы так заботитесь обо мне, что уж все кругом говорят об этом.

— Что же, к вам теперь и по работе приходить нельзя? — нахмурился Николай Иванович. — Ерунда какая-то! — Он поглядел на Веру Александровну, почему-то покраснел и, круто повернувшись, ушел.

После этого не подходил к ней несколько дней.

С женой, Ниной, никак не налаживались у него отношения. Он теперь уже и не помнил, с чего и как все это началось, но оба они в последнее время все чаще бывали недовольны друг другом. Нина упрекала его в том, что он чуть свет убегает из дома и совсем забывает о ней. Николай Иванович считал ее упреки несправедливыми и обидными. В свою очередь он и сам обвинял ее в черствости и нечуткости. Начинаясь с мелочей — с косого, подозрительного взгляда, с невпопад сказанного слова, их все больше и больше охватывало раздражение, они начинали говорить резко и уже не могли остановиться. Николай Иванович уходил из дома, хлопнув дверью. Нина садилась к столу и сидела неподвижно, думая о сломанной жизни и горько жалея себя. На глаза навертывались злые слезы обиды. И ни ему, ни ей не приходило в голову, что дело не во взаимных обидах и претензиях, а в том, что из их жизни ушло то, что прежде их соединяло, — перебродило, выдохлось, перегорело, а может, никогда и не было, им только показалось когда-то, что они любили друг друга, а на самом деле любви-то и не оказалось.

На лето Нина уехала в деревню к матери. Было решено: после того как поживут отдельно, окончательно определить отношения.

Николай Иванович после отъезда Нины успокоился, с головой ушел в работу. Вера Александровна нарушила это непрочное спокойствие. Он часто ловил себя на том, что все время думает о ней. Вот и сегодня он пригласил ее, чтобы поговорить о ее будущем, чем она станет заниматься, если станция перейдет на выращивание трав.

— Садитесь, — он придвинул ей стул.

— Говорите, я постою.

— Нельзя же так, Вера Александровна…

— Я пришла не в гости, — резко сказала она. — Или вы пригласили меня не по делу? Тогда я уйду.

— Речь пойдет о вас. Вы слышали, что станцию могут специализировать на травах?

— Да, слышала. Ну и что?

— Давайте вместе подумаем о вашей судьбе.

Вера Александровна вспыхнула:

— Опять заботитесь обо мне? У меня к вам просьба, Николай Иванович. Одна-единственная. Вы уж ее уважьте: оставьте меня в покое. Я сама как-нибудь..

— Михаил Ионович просил меня…

Она коротко взглянула на него:

— Не прикрывайтесь Михаилом Ионовичем. Я знаю его. Об этом он не просил и не мог просить. Я этого бы ему не позволила.

Николай Иванович понял, что ей нельзя лгать ни