— Сын мой, с помощью Бога ты возмужал и стал пастором. Взоры братьев и сыновей, сестер и дочерей обращены к тебе с надеждой. В тебе видят опору и надежду. Ты должен вдохновлять свой народ стойкостью веры своей. Теперь же я вижу, что вера твоя поколебалась. Неужели ты приткнулся, чтобы пасть? Не дай Бог тебе неверием отломиться от корней Господа… Я хочу видеть в тебе сына, стойкого в вере, а глаза мои взирают на жалкого и потерянного в неверии человечка. Не уподобляйся язычникам!

Ян вытер слезы и ответил:

— Мой добрейший покровитель, отец мой! Как бы я хотел последовать твоему совету и, немедленно выйдя в люди, продолжить служение. Однако руки мои в кандалах тьмы и ноги мои в оковах душевных ран. Как облегчить свои раны? Где мне найти утешение?..

Ланецкий сказал:

— Трудно утешить тебя. Однако знай, что вся наша жизнь — это божья речь для нас, которую можно понять только сердцем, и там же надо учиться грамматике уяснения божественных слов. Вера послужит диалектикой, молитва — риторикой, созерцание — физикой, а любовь — этикой. Истина одна — всем управляет лишь Божественное предначертание. Помни и ты: никто не вышел на свет, когда хотел, так и никто не уйдет из света, когда захочет. Нагими мы вышли из чрева матери, нагими и возвратимся. Не походи на безумца, который принимает от Бога доброе, а злое принимать отказывается. Ты сам, священник Братского Единства, наставляешь многих, опустившиеся руки поддерживаешь, гнущиеся колени укрепляешь, а теперь, когда дошло до тебя, ты изнемог и пал духом. Вспомни, что богобоязненность — твоя единственная надежда! Блажен человек, который не отвергнет наказание от Господа! Ибо Он причиняет раны, поражает, и своими же руками обвязывает их, врачуя. Сетуя на судьбу, ты судишь Бога! Как же ты смеешь? Где ты был, когда Бог полагал основания Земли и краеугольные камни, затворял моря воротами и указывал заре ее место?

Ян молча опустил голову.

Епископ продолжал:

— Теперь тебе одно из двух. Вдумайся и выбирай: будешь ли иметь две обители — одну — в твоем сердце, другую же — на небе, у Бога, чтобы предавшись Ему, ты смог получить от Него крылья для вознесения ради свободы твоего ума. Или засохнешь прежде всякой травы, как тростник без влаги. Вдумайся и выбирай!

Ян по — прежнему молчал…

Наконец, он поднял голову и произнес еле слышно:

— Я не могу… Оставьте меня здесь, чтобы я спокойно покинул эту жизнь и воссоединился с любимой семьей.

Тогда Ланецкий сказал:

— Подумай, сын мой и, принимая решение, помни, что ты был торжественно посвящен в пасторы братства, и тогда ты давал клятву, что по первому зову послушно явишься перед лицом Бога и церкви, с чистым разумом и с готовностью служить Христу. Ты служишь церкви, божественному слову, тайным ключам и таинствам. Мы выбрали тебя, увидев, что ты питаешься божественным словом, ты можешь учить, ты трезв, благоразумен и одарен всеми качествами, которые нужны настоящему пастору. В глазах братьев ты посол от Христа, обещавший посвятить себя церкви, а не самобичеванию. Принимая решение, помни и то, что дети не умирают! Они есть наше бессмертное наследие. Ты должен знать прежде всех в нашем братстве, что смерти нет! То, что считается лишь концом, есть наше истинное духовное рождение.

Ян закрыл лицо руками и ответил сквозь слезы:

— Не могу…

Тогда епископ встал и сказал напоследок:

— Ян-Любящий, мой дорогой сын! Я приму любое решение твое. Продолжим разговор, когда захочешь. Знай, что скоро начинается совет старейшин и общий собор у часовни, где мы будем решать нашу дальнейшую судьбу. Ты знаешь, все нуждаются в тебе. Решай, будешь ли с нами, живыми, или похоронишь себя для тех, кого Бог уже призвал к себе.

Не поднимая головы, Ян повторил:

— Не могу…

Тогда епископ вышел из шалаша, оставив Яна одного со своим горем. За дверью он нашел близнецов и спросил удивленно:

— Что с вами?

— Мы бегали и искали Ясема!

— Но нигде не нашли.

Епископ кивнул:

— Посидите здесь. Возможно, учителю потребуется ваша помощь.

Эраст и Бенедикт с готовностью кивнули.

— Мы будем часовыми.

— Лучшими часовыми!

5. Рай сердца

Вечером беженцы Брандиса собрались перед палаточной часовней на общий собор. Плотники наскоро соорудили трибуну для выступающих, повсюду загорелись самодельные лампы и факелы, тут и там разожгли костры. Все с терпением ожидали выхода старейшин Братского Единства, которые уже несколько часов совещались в часовне. Шепотом распространялись слухи:

— Императорская армия наступает.

— Рассказывают, что папа болен…

— Черная смерть погубила почти все население Пшерова.

— Там погибли жена и дети учителя.

— Потому он не выходит, скорбит в шалаше.

— Как такое горе пережить?

— Только верой в Бога.

В это время Ян сидел у стола, склонив голову, и плакал. Ему было очень тяжело переносить сердечную боль. Он повторял себе:

— Конец моим надеждам! Горе мне, горе! Готов умереть тысячу раз, чтобы увидеть свою семью, нежели быть здесь и испытывать такую жестокость. Лучше бы мне никогда не родиться. Скрыться бы мне в пустыне от всего… Ах, Боже! Если ты существуешь, то смилуйся надо мной несчастным!

Сказав это, он ужаснулся…

Он только что усомнился в существовании Бога.

— Боже! Что со мной происходит? Я гибну…

Перед шалашом по — прежнему дежурили часовые.

Пока старейшины задерживались, Мария, мать Ясема, тихо запела у костра.

«Господи, помилуй, Господи прости…»

Эта тихая песня ореолом закружилась вокруг костра, и ее подхватили другие женщины:

«Помоги мне Боже крест свой донести…»