Для человека науки Сонья оказалась поверхностной и немного наивной женщиной: она читала журнальчики со сплетнями и бульварные романы, ее интересовали гороскопы и подобная чепуха. Но Сонья – кровь с молоком – была отнюдь не дурой, а своего рода простой чистой душой. Пастор Хуусконен рассказывал ей библейские истории и учил ее истории церкви. Им было по-настоящему хорошо вместе. В компании Соньи Оскари Хуусконен чувствовал себя помолодевшим. Время от времени он думал, а не ударил ли ему бес в ребро, и, к собственному удивлению и радости, признавал, что именно так и было.

В недрах берлоги между Соньей Саммалисто и Оскари Хуусконеном возникла наряду с духовной связью также и связь более земная, телесная дружба, как это благонравно окрестил Оскари. Часто пастор оставался в берлоге с Соньей на всю ночь, коротко сообщая по телефону жене, что медвежонок заболел и что его надо беспрестанно лелеять и днем и ночью. В свою канцелярию он передал, что все поступающие настоятелю звонки надлежит переадресовывать в берлогу.

Сайми Рехкойла варила пастору и исследовательнице вкусные и питательные супы из лосятины. Временами она тоже отбывала часы дежурства, охраняя зимнюю спячку Черта. Когда Сайми Рехкойла лежала в берлоге, то пастор туда не совался, а выполнял работу в канцелярии или осматривал приход, проводя молебны в благотворительных кружках. Только с наступлением очереди Соньи наблюдать за компьютерами пастор Оскари Хуусконен произносил в молельном кружке поспешное «аминь» и забирался в берлогу поближе к любовнице.

Конец ноября и адвент прошли хорошо, но Рождество выдалось для Оскари Хуусконена трудным. Сонья Саммалисто отправилась на рождественские каникулы домой в Оулу. Оскари потерял интерес к присмотру за берлогой. Сайми Рехкойла могла теперь сколько угодно спать в компании Черта и смотреть, чтобы тот не проснулся и не принялся ломать исследовательское оборудование, не говоря уж о том, чтобы он не удрал из берлоги. Такое бывает, если по какой-то причине медведь просыпается посреди зимы и выбирается на мороз. Тогда он сонный и особенно злой, не знает куда деваться, теряется в лесу, зверь чащи, и ищи-свищи его потом.

В связи с праздником пастору предстояли самые разные церковные дела. Надо было бежать с одного молебна на другой, наносить домашние визиты, готовить рождественскую проповедь и как-то провести свое же семейное Рождество. Свое Рождество? Пасторша Саара Хуусконен этот день не любила. Она, кажется, никогда не понимала подлинного значения вести о рождении Младенца Христа. В церковь пасторша, конечно, наряжалась, но вечно сидела там недовольная, точно отбывала незаслуженное наказание. Эхо мужнего голоса в холодной старой церкви не настраивало ее на благоговейный лад. Воняющие сигаретами, тракторным маслом и салом мужики за спиной тоже преподавательницу шведского не вдохновляли.

А еще генерал Ханнес Ройконен, семейный человек, не смог присутствовать здесь на Рождество. Ему бы лихо проехать по заснеженным проселочным дорогам, стоя в черных санях и подстегивая лошадей. Но сейчас Сааре Хуусконен приходилось возвращаться из церкви на японской машине надоевшего пастора, и она была даже не черной, а серой – и полной медвежьей шерсти.

Специально супруги не условливались, что на это Рождество не будут дарить подарков и приглашать гостей, даже детей. Необходимости не было. Пасторша заказала из магазина готовую ветчину и просто разогрела ее в микроволновке, на это же блюдо высыпала из банки консервированный горох, затем рассеянно разложила серебряные приборы по обе стороны тарелок. Пастор зажег свечу на каминной полке, но не захотел разжигать огонь в самом камине. Ужин прошел вяло, Хуусконен даже не прочитал молитву перед едой. Это было то еще Рождество.

С тех пор как Саара выпорола Черта выбивалкой для ковра, супруги спали в разных комнатах. Перед сном они все-таки перебрасывались друг с другом пожеланиями спокойной ночи, стоя каждый у своих дверей. Никакой явной ссоры в этой семье не произошло, но атмосфера угнетала. Пасторша думала у себя в кровати об участи быть женой впавшего в слабоумие мужа. Оскари действительно утратил чувство реальности, и проблема усугублялась тем, что сам он этого не понимал. Дед, втюрившийся в молодую женщину, как Оскари в эту пухлую исследовательницу из Осло, был и сам по себе смешон и жалок, но чтобы старик затеял с ней шуры-муры, да еще и в берлоге… Не приведи Господи! Стыд и позор. Саара Хуусконен позвонила психиатру и под предлогом «сделать рождественские покупки» съездила поговорить о своем бесчестье в Хельсинки, но Оскари только хмыкнул и сказал, что его рассудок в полном порядке, а Саара, как обычно, зря себя накручивает. «Климакс?» – с неудовольствием предположил старик.

Пасторша Саара Хуусконен поднялась с кровати, беспокойно прошла в темную гостиную, нашла сигареты и закурила. Ветчина воняла на столе. Именно так, ведь в рождественскую ночь еду не убирают в холодильник. Все было в беспорядке, каждая мелочь. Вся жизнь пошла под откос из-за этого чертова медведя. Саара Хуусконен затушила сигарету о блюдо с ветчиной и, плача, вернулась в постель.

Оскари тоже не спал; смутно ощущая, что жена ходит по дому, он встал и прислушался.

Чем Сонья занималась сейчас в Оулу? Есть ли у нее жених? Есть, конечно, – удивительно малоразвитая для человека из академической среды дурочка вечно читала любовные истории. Может, Сонья пережила какую-то травму или просто была упряма. Оскари скучал по ней и их ночам в берлоге у Черта и ничего не мог с этим поделать. Они вели себя немного дерзко, о чем наверняка судачили в селе и, может, за его пределами, но в принципе они ведь занимались наукой. Биологией, да. Длящиеся часами и сутками беседы шепотом о вере и Вселенной в каком-то смысле были обязанностью пасторов и священников. Женщина была голодной до веры, это пастор Хуусконен заметил. Они пробовали молиться вместе. Только какой в этом был смысл? Чем набожнее становилась Сонья, тем более пустой казалась Оскари его собственная болтовня. Нашептывать Сонье на ушко библейские истории было немного по-детски, он словно вел занятия в воскресной школе. Но это занимало время, и силой веры Оскари заставлял Сонью оставаться в берлоге.

К счастью, епископ Уолеви Кеттерстрём оправился после ранения. Скандала из этого уже, пожалуй, не вышло бы, по крайней мере в прессе.

Под Рождество епископ позвонил пастору и напомнил, что об эпизоде с копьем никогда не стоит упоминать. Далее он предостерег пастора Хуусконена, что в противном случае тот окончательно испортит свою репутацию священнослужителя. По мнению Кеттерстрёма, для пастора было сомнительным делом помогать молодой женщине, занятой светской наукой. Он подчеркнул, что теологу, защитившему докторскую диссертацию на тему «Апологетика во все времена», не стоило ввязываться в исследование зимней спячки хищников. Ни в какие рамки не лезло, чтобы священники занимались такими глупостями, какие себе позволял Оскари Хуусконен.

– Негоже женатому пастору забираться в берлогу, где лежит молодая незамужняя женщина, – держи это в уме, Оскари.

Оскари Хуусконен парировал замечание тем, что был обязан заботиться о медведе, подаренном ему прихожанами. Епископ посетовал, что если бы он знал, сколько неприятностей Черт принесет Нумменпяя, то собственными руками свернул бы дьяволенку шею.