обернулась для России катастрофой. В центре конфликта находился русский военно-морской бастион Порт-Артур, "Восточный Гибралтар", который Япония энергично осаждала в течение нескольких месяцев. 20 декабря 1904 года (2 января 1905 года по Новому стилю) в Санкт-Петербург пришла печальная весть о том, что Порт-Артур пал.[182] Это поражение, усугубившее предыдущие неудачи, стало серьёзным ударом по престижу Николая II и его власти. Это создало атмосферу растерянности и уязвимости, которой быстро воспользовались враги царя. Война также вызвала инфляцию, которая подорвала и без того скудные заработки российских рабочих, подогревая их тлеющее недовольство.

Можно утверждать, что первый шаг к революции был сделан в Париже в конце сентября — начале октября 1904 года. По наущению финского националиста Конрада "Конни" Циллиакуса восемь революционных, либеральных и националистических партий собрались в Женеве, чтобы разработать общий план сражения.[183] Не случайно тот же Циллиакус был японским агентом, распределявшим деньги Токио среди революционеров.[184] Результатом собрания стала декларация, призывающая к свержению самодержавия и замене его неким "демократическим режимом".

Одним из подписавших эту декларацию был светило либерализма и закадычный друг Чарльза Крейна Павел Милюков.[185] Той весной Крейн и Милюков встретились на Балканах. Затем Крейн провел большую часть того лета в России со своим протеже Сэмюэлем Харпером, а потом осенью снова встретился с Милюковым в Париже.[186] Неясно, присутствовал ли Крейн на антицаристском конклаве, но в декабре он и Милюков отправились обратно через Атлантику в Штаты. Более интригующий вопрос заключается в том, действовал ли Крейн, находясь в России, в качестве тайного представителя и собирателя разведданных для Милюкова и его товарищей. Кроме того, это была бы отличная возможность незаметно распределить деньги, в чём у Крейна был приличный опыт.

Следующий шаг произошёл в России. С 19 по 22 ноября 1904 года в Санкт-Петербурге состоялся самопровозглашённый Земский съезд, который представлял собой избранные районные и муниципальные советы, занимавшиеся общественными работами, социальным обеспечением и образованием. Таким образом, земства были бастионом русского либерализма. Более ста делегатов съезда считали себя прототипом российского законодательного органа, или Думы. Также присутствовали редакторы "главных газет".[187] Среди ведущих светил были князь Георгий Львов и Михаил Родзянко, оба из которых сыграют важную роль в 1917 году. Участники восприняли как обнадеживающий знак тот факт, что съезд, ранее запрещённый, вообще происходил. Это казалось ещё одним свидетельством слабости царской власти.

Земский съезд получил одобрение и похвалу в американской прессе, где его приветствовали как "судьбоносную встречу", "поворотный момент в российской истории", после которого "отступление невозможно".[188] Видимым плодом съезда стало письмо или "резолюцию", адресованное Николаю II, "излагающую пороки бюрократического правительства и требование всеобъемлющих реформ".[189] Ключевым словом было "требование". Возглавляли список парламент и конституция, за которыми следовали гарантии равных прав и свободы слова и религии, а также всеобщая политическая амнистия и гражданский контроль над правосудием.[190] Резолюция попала к министру внутренних дел князя Петру Святополку-Мурскому (тоже либералу), который передал его императору. 25 ноября царь даже принял четырёх земских лидеров в своей резиденции в Царском Селе к югу от Петербурга. Но больше ничего не произошло, или, по крайней мере, ничего не последовало.

За кулисами происходило много всего интересного. Князь Хилков, один из друзей Чарльза Крейна, отметил, что у Земского съезда были "результаты, которые правительство до конца не поняло".[191] В частности, была установлена тайная связь между либералами и революционерами, что привело к эскалации кампании агитации против правительства. После съезда и вплоть до кануна Кровавого воскресенья либералы провели 38 публичных "банкетов", тонко замаскированные под политические форумы.[192] Эсеры-террористы предложили свою поддержку.[193] Против Николая II и его правительства было составлено нечто, очень похожее на заговор.

Тем не менее царь, будь то из упрямства, растерянности или простого безразличия, не сделал ни малейшей уступки. Очевидно, что должно было произойти что-то ещё и серьёзное. В начале ХХ века общепринятым шаблоном революции всё ещё была французская, и её события рассматривались как уроки из учебника, которые нужно изучать и повторять. Либералы и революционеры льстили себе мыслью, что Россия теперь стояла на пороге собственного 1789 года. Ключевым событием 14 июля того года стал штурм парижской толпой Бастилии. Три дня спустя наказанный король Людовик XVI появился в Париже, чтобы принять трёхцветную кокарду и, осознавал он это или нет, символически поклониться новому порядку. Несколько месяцев спустя другая толпа ворвалась в королевскую резиденцию в Версале. Людовику вместе с семьёй пришлось переехать в Париж в качестве фактических узников нового правительства. Заставив царя Ники совершить подобный акт подчинения, русская революция могла бы, наконец, набрать обороты.

Человеком, оказавшимся в центре надвигающейся бури, по крайней мере номинально, был отец Георгий Аполлонович Гапон, 35-летний православный священник с Украины. Гапона по-разному описывали: как наивного идеалиста, хитрого крестьянина, мошенника, психически неуравновешенного и "политически безграмотного".[194] На короткое время некоторые даже считали его святым. Совершенно очевидно, что он был тщеславным, беспринципным и амбициозным человеком, который воображал себя популистом-демагогом. Поэтому он стал идеальным средством для ещё более амбициозных, беспринципных и подлых людей. Его пристрастие к женщинам, спиртному и азартным играм лишь немного напоминало другого "святого человека", которому суждено было сыграть важную роль в упадке и падении режима Романовых, — Распутина.

Прибыв в Санкт-Петербург в 1902 году, Гапон служил священником у рабочих огромного Путиловского завода, а на следующий год создал "Собрание русских фабрично-заводских рабочих", которое к 1905 году насчитывало около 10 тыс. членов. Организацию нельзя было назвать настоящим профсоюзом, она была всё так же не законным, но якобы аполитичным обществом взаимопомощи. Поэтому руководство и Охранка относилась к Собранию терпимо. На самом деле тайная полиция субсидировала Собрание Гапона как противоядие от революционной агитации. Добрый священник тщательно исключал социалистов и евреев и передавал информацию о радикальной агитации среди рабочих. В то же время его обхаживали марксисты, эсеры и либералы по той простой причине, что он пользовался влиянием среди рабочего класса. Вскоре Гапон уверовал, что он очень важная персона.

В тот день

В декабре 1904 года четверо путиловских рабочих были уволены якобы из-за конфликта с мастером. Все они были членами Собрания Гапона. Что касается трудовых споров, то это было незначительное дело и, несомненно, могло быть решено без особого шума. Вместо этого Гапон по собственной инициативе (или по чьему-то настоянию?) ухватился за это, как за предлог для начала всеобщей кампании за права трудящихся, выдвигая заметно