– Разумеется, – пробормотала Флора. – А как его зовут?

(Она подумала, что может знать этого писателя.)

– Мистер Клоп, – был неожиданный ответ.

Флора просто не поверила своим ушам, но она как раз принялась за бифштекс, так что не стала пускаться в утомительный разговор, а решила про себя, что мистер Клоп наверняка гений. Просто талантливый автор струсил бы и официально сменил фамилию.

У Флоры упало сердце. Мало ей «Кручины», так нет – в миле оттуда живет гений по фамилии Клоп, который наверняка в нее влюбится! По опыту она знала, что гении-интеллектуалы редко влюбляются в женщин своего склада, которые носят чудны2е платья и прически. Почему-то им по душе нормальные, хорошо одетые девушки вроде нее, которым назойливость упомянутых гениев-интеллектуалов неприятна и утомительна.

– И какие же книги он пишет? – спросила она.

– Да про одного молодчика, который тоже писал книги, а его сестры выдавали их за свои, и потом все они умерли от чахотки, бедные нюнечки.

«А! Жизнь Брануэлла Бронте, – подумала Флора. – Надо было сразу догадаться. Мужчин-интеллектуалов последнее время возмущает мысль, что «Грозовой перевал» написала женщина. Кто-нибудь из них рано или поздно должен был сочинить опровержение. Теперь мне главное с ним не встретиться».

И она принялась доедать яблочный пирог, немного давясь от спешки, чтобы уйти, пока мистер Клоп не вошел и не влюбился в нее.

– Не торопитесь, он никогда не приходит раньше половины третьего, – успокоила миссис Каин, с пугающей легкостью читая ее мысли. – Он бродит по холмам в любую погоду, а потом приносит сюда грязь на башмаках. Вам все понравилось? Шиллинг и шесть пенсов, пожалуйста.

На обратном пути Флора чувствовала себя гораздо бодрее. Она решила, что сегодня будет разбирать свои книги.

На скотном дворе, судя по звукам, шла своим чередом какая-то жизнь. В одном хлеву брякали подойники, из другого доносился хриплый рев. («Неужели бедного быка никогда не выпускают на луг?» – подумала Флора и мысленно включила его в список тех, о ком ей предстоит позаботиться.) Из курятника доносились звуки борьбы, однако никого видно не было.

В четыре она спустилась поинтересоваться насчет чая и даже не заглянула в маленькую гостиную проверить, накрыто ли там для нее, а отправилась прямиком на кухню.

Разумеется, никакой подготовки к чаепитию там не обнаружилось: огонь в камине едва тлел, на столе после обеда валялись крошки и морковные огрызки.

Однако Флора не пала духом. Она подбросила дров, налила чайник и поставила его на огонь, протерла стол кухонным полотенцем Адама (которое держала каминными щипцами) и расставила чашки с блюдцами вокруг помятого оловянного чайника для заварки. Хлеб и масло ей найти удалось, но джема, разумеется, не было, как и других подобных излишеств.

Чайник на огне как раз закипел, и Флора бросилась его снимать, когда свет из открытой двери заслонила высокая темная фигура. Рувим стоял на пороге и наблюдал за хлопочущей Флорой со смесью недоумения и гнева.

Та решила первой нанести удар.

– Здравствуй, – сказала она. – Ты, наверное, Рувим. А я – Флора Пост, твоя кузина. Очень приятно. Я так рада, что хоть кто-то заглянул на чай. Садись. Тебе с молоком? Без сахара, конечно?.. Или все-таки с сахаром? Я пью сладкий, а почти все мои друзья – несладкий.

***Крупная фигура Рувима, угрожающе застывшая на фоне блеклого света из низких окон, не шелохнулась. Мысли неслись по серым бороздам его лица, словно ручей в половодье. Женщина… Проклятие! Проклятие! Приехала отнять у него землю, чьи соки, как брага, бродят в его крови. Девка. Молодая, светленькая, наглая. На миг во взгляде зажглась животная чувственность. Сломать ее. Сломать, придавить. Удержать землю: чугунные борозды промерзшей земли под оплодотворяющим дождем, медленное набухание семени, запах и мычание коров, грозный топот быка в пору брачной охоты… Все это его, его…

– Хлеба с маслом хочешь? – спросила Флора, протягивая чашку. – И не смотри на свои ботинки. Адам потом выметет грязь. Давай, заходи же.

Побежденный Рувим вошел.

Он стоял, глядя на Флору через стол и ожесточенно дуя на чай. Флора не обижалась. Это было даже занятно: все равно как пить чай в обществе носорога. К тому же ей было его жаль. Из всех Скоткраддеров он выглядел самым несчастным. Почти у всех остальных есть хоть что-нибудь. У Амоса – религия. У кузины Юдифь – ее любовь к Сифу. Адам тетешкает бессловесную скотину, Сиф кохопутит, Эльфина танцует в тумане на холмах. А вот у Рувима нет даже и такого.

– Не слишком горячо? – спросила она, с улыбкой протягивая ему молочник.

Белая струя медленной дугой излилась в ало-коричневую глубину чашки. Рувим продолжал дуть на нее и смотреть на Флору. Той хотелось его успокоить (да бывает ли он спокоен хоть когда-нибудь?), поэтому она принялась за свой чай, жалея, что нет бутерброда с огурцом.

Молчание длилось целых семь минут (Флора проверяла, украдкой поглядывая на часы), и наконец по лицу Рувима одна за другой прошли медленные судороги, а из глотки вырвалась череда подготовительных звуков, означающих, что он скоро заговорит. Флора замерла, словно фотограф, снимающий семейный портрет четырнадцати львов.

Ее выдержка оказалась вознаграждена. Еще через минуту Рувим изрек следующее:

– Я седни взгридлил две сотни борозд от холма до пяти часов.

Флора не знала, как ответить. Это жалоба? Тогда уместно сказать: «Ах какой ужас! Ты, наверное, устал?» А если похвальба, то тут нужно другое: «Молодчага!» или даже «Ну ты даешь!» Она выбрала самый безопасный вариант – непринужденно-заинтересованное: «Да неужели?» И тут же поняла, что ошиблась.

Рувим вскинул брови и выпятил нижнюю челюсть. О ужас! Он решил, что Флора усомнилась в его словах.

– Да. Две сотни. Две сотни от Полевичного залома до Крапивной закраины. Один, никто мне не собил. Ты бы так смогла?

– Нет, конечно, – от всей души отвечала Флора и, повинуясь голосу ангела-хранителя, шепчущего ей на ушко, добавила: – Но я бы и не взялась.

Эта невинная фраза произвела на Рувима удивительное действие. Он грохнул чашку на стол и подался вперед, глядя Флоре прямо в глаза.

– Не взялась бы? Уж конечно, заплатила бы работнику, чтоб тот гридлил за тебя, отдала бы денежки чужому.

Наконец-то стало ясно, откуда ветер дует. Рувим уверен, будто Флора покушается на ферму!

– Нет, – быстро ответила она. – Мне вообще все равно, взгридлен Полевичный залом или нет. И я не хочу иметь ничего общего с Крапивной закраиной. Я бы… – тут она улыбнулась Рувиму, – оставила все это тебе.

Увы, вновь ее слова лишь подлили масла в огонь.

– Оставила бы! – Рувим грохнул кулаком по столу. – Мне! Мне, который тетешкал ферму на груди, как больную нюнечку, который знает каждую пядь земли, каждый кустик живохлебки… Да уж, хорошенькое дело!