она до сих пор не развелась с человеком, который не только изменял ей, но к тому же был пустым и глупым.

Она уже давно перестала ненавидеть Роджера, он даже не внушал ей больше неприязни. Зато она была противна сама себе; он заставлял ее сомневаться, любит ли она своего единственного ребенка. Кто знает, а вдруг ей только кажется, что она любит Дики, как раньше казалось, что она любила Рода, когда он уговорил ее бросить Корнеллский университет (а она с таким трудом добилась там стипендии и была уже на последнем курсе) и стать его женой? Господи, какому наваждению она поддалась? Ведь не внешность же его пленила ее — помнится, в первое их свидание он показался ей ужасно смешным — и не его богатство: за ней ухаживали ребята и побогаче. Но он был настойчив и всегда добивался своего, будь то собственная яхта или кубок на теннисных состязаниях, в конце концов досталась ему и она.

Неужели все дело только в упорстве? Неужели не было в Роджере ничего, что заставило ее потянуться к нему, влюбиться, потерять голову? Может быть, и было, только сейчас она не могла этого вспомнить. Зато она очень хорошо помнила постыдные проявления его истинной сущности даже в самом начале их знакомства: как бесцеремонно он разглядывал ноги встречных девушек, идя куда-нибудь с ней, как ядовито смеялся над ее желанием служить высоким идеалам, как постепенно отнял их у нее… И она даже не могла сказать в свое оправдание, что полюбила его за слабости, как говорят иные женщины, вышедшие замуж за пьяниц или избалованных бездельников, которым они хотели помочь стать людьми. Роджер никогда не притворялся, всегда был самим собой, а вот она… Луиза прижала кончики пальцев к векам и стала терпеливо дожидаться сна, который избавит ее от всех этих вопросов.

Наконец она заснула, но спала недолго. Дики проснулся на рассвете, ему не терпелось поскорей попасть в обещанную ему новую страну. Было еще не жарко. Луиза умылась, надела все чистое и почувствовала, что волнение сына передается и ей. Они поспешно уложили чемоданы, расплатились в гостинице, позавтракали — в гораздо более быстром темпе, чем она позволила бы при других обстоятельствах, — и въехали на соединяющий две страны мост, где Дики храбро предъявил их с Луизой свидетельства о рождении.

— Ну вот, — сказала она, когда пограничники налепили на машину наклейку и, отдав честь, пропустили их дальше. — Тут все по-другому, чувствуешь?

— Еще бы! А ты?

Луиза засмеялась.

— Я тебе скажу в Монтерее. А сейчас мне нужно заглянуть в туристское агентство, кое о чем спросить и купить карту. Пойдешь со мной или останешься в машине?

— Не пойду ни в какое агентство, здесь гораздо интересней. Только ты недолго, ладно?

— Постараюсь.

Но когда она вышла из дверей агентства на пыльную улицу, эту убогую, грязную имитацию улицы американского квартала за рекой, солнце уже пекло вовсю и Дики в машине не было. В тревоге Луиза надела темные очки и стала искать сына глазами.

Слава богу, вот он, на углу, стоит на самом солнцепеке, чуть не носом к грязному стеклу витрины. Мимо нее шли желто-смуглые женщины с узлами и младенцами, по тротуару бродили тощие, уже разомлевшие от жары собаки, бегали босые, замурзанные ребятишки — такого бледного и голенастого, как ее сын, среди них не было. Дики оглянулся на острый стук ее каблучков, замахал:

— Скорей, мама, смотри!

Когда она подошла к нему, уличные мальчишки, нищие и продавцы с лотками побрякушек и жевательной резинки потянулись к ним. Если она не даст им отпора, они облепят их с Дики, как мухи, от которых здесь гудит воздух.

— Vayase![18] — сердито отмахнулась она от толпы и сказала Дики: — Не давай им ничего, потом не отвяжешься.

— Мамочка, мамочка, ты только посмотри! Видишь вон ту кобуру? А седло? Здесь продают всякие кожаные вещи, смотри, сплошная кожа! Мы, наверное, здесь и рукавицу найдем.

— Мы и не подумаем ее здесь искать.

— Зайдем на минутку! На одну минутку!

— Я тебе вчера сказала, нет никакого смысла таскать за собой бейсбольную рукавицу по всей Мексике.

— Мамочка, но ведь у нас такая большая машина! Я так спрячу рукавицу, что она тебе ни разу не попадется на глаза. Пожалуйста, мамочка, давай только заглянем, ладно?

Луиза не могла бы сказать, что ее больше рассердило — логика сына или его нытье.

— Я сказала, что куплю тебе рукавицу на обратном пути, а не сейчас. Это вопрос принципа.

— Ну пожалуйста!

— И еще я сказала, чтобы ты перестал канючить. — Спина у нее взмокла от пота. — Когда перестанешь ныть и поймешь, как должен вести себя большой десятилетний мальчик, я возьму тебя смотреть город, а пока сиди в машине. Вот ключи.

И она ушла, не оглядываясь, решив не сдаваться, но мучаясь сознанием вины, потому что наказание доставило ей неожиданное удовольствие. «Ну и пусть! — думала она. — Лучше излишняя строгость, даже несправедливость, чем бесхарактерность. Хватит с меня Роджера».

Жара была невыносимая. Поминутно вытирая лицо и шею платочком, она с трудом заставляла себя идти мимо старых торговых рядов с облупленными стенами, мимо мрачных погребков, крошечных бакалейных лавчонок, пустых парикмахерских на одно кресло, каких-то магазинчиков без вывесок. И куда бы она ни повернула голову, перед ее глазами оказывались никому не нужные поделки, какими полны все в мире захудалые городки на границе: брелоки, рюмки, браслеты, полочки для книг, пепельницы и сережки, шарфы и сера́пе[19], корзинки и пояса, плетеные обезьянки, подушки с вышитыми словами «Сувенир из Мексики»…

Уличные мальчишки, нищие и продавцы с лотками обступили его.

Голова у нее болела, в канаве над конским навозом гудели мухи, в уши неотвязно лезло умоляющее «Сеньора, сеньора», в зияющем темнотой погребке надрывно пел влюбленный испанец, клубами плыла пыль, неся плач ребенка, хриплые голоса ссорящихся мужчин, мольбы неотвязных уличных торговцев… Разноголосый шум этих улочек, не просто непривычный, но чуждый и отталкивающий своей грубой назойливостью, оглушил ее, и она не сразу услышала крик, который в другое время узнала бы мгновенно. Она быстро оглянулась. Дики стоял там, где она его оставила, стоял, схватившись руками за живот и шатаясь, словно секунду назад кто-то выстрелил в него из-за угла этой нелепой улицы, похожей на декорации к ковбойскому фильму. Его всегда бледное лицо горело.

— Дики! — Голос у нее сорвался. — Дики, что с тобой?

Она подбежала к сыну, дрожа от