Но вот я окончил восьмой класс и перешел в школу имени Фрэнклина Пирса, и здесь, очутившись совсем один в совершенно незнакомой мне толпе, я начал понимать, что тихий, уютный мирок Бью́кенен-стрит вовсе не весь мир. Тут были ребята, которые курили марихуану, и девушки, которые делали аборты; были интеллектуалы, которые даже в школьном кафе решали задачи по математике, и автолюбители, помешанные на своих самодельных гоночных автомобилях; были негры, которые исчезали сразу же после занятий, будто сквозь землю проваливались, и физкультсачки, которые до самого вечера играли в футбол или просто так болтались на стадионе или в спортивном зале, будто дома их не ждали ни родители, ни инструмент. Я не сблизился ни с одной из этих компаний, потому что боялся ограничить свою свободу — войди я в любую из них, я бы только лишний раз доказал, что остался тем же, чем был на Бьюкенен-стрит, а мне уже порядком надоела жизнь, которую я вел там.

И случилось так, что я с полнейшей непоследовательностью юности ограничил себя обществом одного-единственного человека, и ограничил так безоговорочно, что нас с ним стали называть в шутку женихом и невестой или братьями-близнецами.

Впрочем, у Юрия действительно был близнец — сестра Юти (полное имя Ютта), с которой он каждый день ходил в школу и которая занималась в балетной студии. Красота Юти ошеломляла. У нее были прямые длинные волосы, льющиеся по спине сплошным серебряным потоком, синие, как дельфиниум, косо поставленные глаза, широкие славянские скулы и фарфоровая кожа. Худенькая и плоская, как мальчишка, она ходила походкой балерины, вытянутая в струнку, с вывернутыми носками, и так была поглощена собой, что я не только не допускал мысли, что можно влюбиться в сестру лучшего друга, но считал ее самой неинтересной девушкой в мире.

Юрий был совсем не похож на сестру — ростом мне по плечо (как только мы подружились, нас стали дразнить «Матт и Джефф»), кривоногий, с жесткими каштановыми вихрами, с циничной усмешкой, почти всегда кривящей его полные, чувственные губы. Он играл на скрипке — которую, кстати, таскал за собой всюду, даже в уборную, — и играл со страстью и блеском. Он с седьмого класса был первой скрипкой в нашем школьном оркестре, но меня отпугивала не его талантливость, а эта его усмешка. Ребята из струнной группы говорили, что он, в общем, парень ничего, только немножко важничает, как школьник, согласившийся поиграть с малышами. Еще они говорили, что мать будит его каждое утро чуть свет и он до школы занимается на скрипке не меньше двух часов, — я потом узнал, что это правда.

Однажды, когда я после девятого урока сидел в классе за роялем, разучивая первую часть ля-мажорного концерта Моцарта, которую наш дирижер мистер Фьори́но дал мне готовить к весеннему выступлению с нашим оркестром, в комнату вошел развинченной походкой Юрий Кветик и встал, облокотившись о хвост рояля и зажав ободранный футляр своей скрипки носками рваных теннисных туфель. Он послушал, улыбнулся своей обычной улыбкой, показав неровные передние зубы, и сказал:

— Аккомпанировать умеешь? У меня тут есть вещица Брамса, можем попробовать.

Через несколько дней мы уже знали друг о друге то, чего ни он, ни я никогда никому прежде не рассказывали. Все скоро привыкли, что мы вместе обедаем в школьном кафе, и, если нам из-за домашних заданий или уроков музыки не удавалось встретиться после школы, мы болтали вечером по телефону — более сдержанно, чем наши сестры, но почти так же долго.

Юрий был у нас дома всего раза два. Отец жаловался, что его нервы не выдерживают визга настраиваемой скрипки. А стоило нам заиграть, как он тут же кричал, что мы мешаем ему разговаривать по телефону, из-за нас он не слышит собственного голоса, — это было уже совсем несправедливо. В конце концов отец откровенно заявил, что не доверяет Юрию — не только потому, что он разжигает во мне честолюбивые мечты о музыкальной карьере, но и потому, что он живет по ту сторону Пирс-Хай, на Коттер-стрит, в шумном квартале, где подростки целыми днями возятся с самодельными автомобилями, женщины громко бранятся на никому не понятных языках, а мужчины совсем забыли стыд и напиваются прямо на улице.

Я чувствовал, что теряю к отцу уважение; Юрий на все это только пожимал плечами и усмехался, и эта его усмешка, по-моему, ужасно злила отца, потому что в ней он чувствовал то мудрое презрение, которое ранит взрослых больнее, чем юношеская дерзость. После этого мы с Юрием стали уходить в парк, если была хорошая погода, или к нему, если было холодно или шел дождь. Его родители мало сказать не возражали — они искренне радовались, когда я появлялся в их квартире на втором этаже.

Кроме Юти, которая была с нами по-своему дружелюбна, хоть и целиком поглощена собой, в семье была еще одна дочь, младшая. Когда я познакомился с Кветиками, Эллен училась в восьмом классе. Придумав имена для близнецов, родители исчерпали запасы своей фантазии, и, когда они увидели своего последнего ребенка, они, видно, решили, что достаточно для семьи одного скрипача и одной балерины, пусть у них теперь будет просто дочь. Эллен была славная девчушка с милой, тихой улыбкой и мягкими карими глазами, совсем не похожими на глаза Юрия и Юти: под ними всегда лежала тень, словно она не спала ночь. Эллен совершенно не интересовали ни музыка, ни танцы, она никогда не раскрывала книги. Она ходила в школу, занималась хозяйством, когда родители были на работе, а Юрий с Юти на занятиях, и казалось, больше ей ничего не было нужно. Кроме того, Эллен была полновата, — возможно, что фигурой она пошла в мать.

Сама миссис Кветик была грузная, расплывшаяся женщина с бесформенным бюстом; она дышала ртом и так переваливалась на ходу, что, казалось, слышно было, как скрипят ее суставы. Она работала медсестрой, и всегда на ней был мятый, весь в пятнах халат, карманы которого отвисали под тяжестью сигарет «Пел-Мел», спичек и прихваченных из больницы анацина и буфферина: она жевала эти лекарства, как жевательную резинку или конфеты.

— А, здравствуй, здравствуй! — встречала она меня, если оказывалась вечером дома. — Собираетесь играть? Отлично, будешь с нами ужинать.

Отказываться было бесполезно, она взмахом руки отметала все возражения и кричала Эллен, не выпуская изо рта сигареты и обсыпая халат пеплом:

— Чего ты ждешь? Убирай свою доску, мальчикам нужно заниматься! И погляди, хватит ли