— Идите все прямо! Веди ее на то место, где осталась моя лошадь, — сказал он жене. — Да не забывайте, что у жандармов чуткий слух.

Увидев Катрину, которая принесла хлыст, перчатки и шляпу, а главное увидев кобылу Готара, Мишю, соображавший в беде изумительно быстро, решил разыграть жандармов так же, как он разыграл Виолета. Готару каким-то чудом удалось провести кобылу через ров.

— И копыта обернул тряпками! Вот молодчина! — воскликнул управляющий, обнимая Готара.

Мишю подвел кобылу к хозяйке и взял перчатки, шляпу, хлыст.

— Ты парень сметливый и меня поймешь! — продолжал он. — Заставь и свою лошадь вскарабкаться сюда, садись на нее без седла, сделай вид, будто спасаешься от погони, скачи во весь опор через поля по направлению к ферме и замани туда жандармов. Тащи за собою весь пикет, который вон там расположился, — добавил он, поясняя свою мысль жестом и указывая, какой дорогой ехать.

— А ты, дочка, вот что... — обратился он к Катрине. — Сюда едут еще жандармы по дороге из Сен-Синя в Гондревиль; так ты поспеши в другую сторону и отвлеки их от замка. Словом, устройте так, чтобы на дороге в ложбине нам никто не помешал.

Катрина и сметливый мальчишка, которому предстояло проявить в этом деле столько ума и сообразительности, в точности выполнили указанные маневры, и оба патруля были вполне уверены, что гонятся за спасающейся дичью. Обманчивый лунный свет не позволял рассмотреть ни рост, ни одежду, ни число преследуемых, даже не видно было, мужчины это или женщины. За ними гнались в силу ложной аксиомы: «Раз человек убегает, надо его задержать!» Нелепость этой аксиомы в области высшей полицейской деятельности только что была внушительно разъяснена вахмистру Корантеном. Мишю действовал правильно в расчете на инстинкт жандармов и благодаря этому смог добраться до лесу вскоре после того, как Марта привела графиню на условленное место.

— Беги домой, — сказал он Марте. — Парижане, вероятно, охраняют лес; оставаться здесь опасно. А нам во что бы то ни стало надо сохранить свободу действий.

Мишю отвязал свою лошадь и попросил графиню следовать за ним.

— Я дальше не пойду, — сказала Лоранса, — пока вы мне не докажете, что действуете в моих интересах. Ведь как-никак вы — Мишю.

— Барышня, — ласково ответил он, — я объясню вам свое поведение в двух словах. Хотя господа де Симезы и не знают этого, но я — хранитель их богатств. Я получил на этот счет указания от их покойного отца и покойной дорогой матушки, моей благодетельницы. Поэтому я и прикидывался ярым якобинцем, чтобы быть полезным моим молодым хозяевам; к сожалению, я начал действовать слишком поздно и потому не смог спасти стариков. — Здесь голос Мишю дрогнул. — С тех пор как молодые господа уехали, я переправлял им деньги, чтобы они могли жить прилично.

— Через банкирский дом Брейнтмайера в Страсбурге? — спросила она.

— Да, барышня; а этот банк ведет дела с господином Жирелем из Труа, роялистом, который ради спасения своего имущества прикидывался, подобно мне, якобинцем. Та бумажка, которую подобрал ваш арендатор однажды вечером в пригороде Труа, касалась именно этого дела и могла всех нас погубить, и в ту минуту моя жизнь принадлежала уже не мне, а им, — понимаете? Купить Гондревиль я не смог. В моем положении с меня за это сняли бы голову, ибо потребовали бы объяснений — откуда у меня столько золота. Я предпочел выкупить поместье немного погодя. Но негодяй Марион оказался подставным лицом другого негодяя — Малена. И все-таки Гондревиль вернется в руки законных владельцев! Это уж моя забота. Четыре часа тому назад я взял Малена на прицел, вот-вот и был бы ему конец. Ну а уж если он умрет, так Гондревиль пустят с торгов и вы сможете его купить. В случае моей смерти моя жена передала бы вам письмо с указаниями, как все это сделать. Но этот разбойник сказал своему приятелю Гревену, такому же проходимцу, что господа де Симезы участвуют в заговоре против первого консула, что они скрываются где-то здесь и лучше выдать их и от них отделаться, а тогда уж нечего будет беспокоиться насчет Гондревиля. Когда я увидел двух матерых шпионов, приближавшихся ко мне, я разрядил карабин и не теряя времени бросился сюда, предполагая, что вам известно, куда и каким образом можно дать знать об этом молодым господам. Вот и все.

— Вы достойны быть дворянином! — сказала Лоранса, протягивая руку Мишю, который хотел было опуститься на колени, чтобы поцеловать ее. Но Лоранса заметила это движение и, удержав его, сказала: «Не надо, Мишю», — причем эти слова были произнесены таким тоном и сопровождались таким взглядом, что Мишю почувствовал себя в этот миг столь же счастливым, сколь несчастным он был целых двенадцать лет.

— Вы вознаграждаете меня так, словно я уже сделал все то, что мне еще предстоит сделать, — сказал он. — Слышите их, рыцарей гильотины? Пойдемте в другое место, там поговорим.

Мишю подъехал к графине справа, так что Лоранса оказалась к нему спиной, и, взяв кобылу под уздцы, проговорил:

— Не беспокойтесь ни о чем, только сидите покрепче, подгоняйте лошадь да берегите лицо от веток.

Потом они целых полчаса неслись во весь опор, кружили, делали петли, возвращались вспять, пересекали собственный след на полянках, чтобы запутать его, пока наконец, добравшись до места, Мишю не остановился.

— Я уже не понимаю, где нахожусь, хотя лес я знаю не хуже вас, — сказала графиня, озираясь вокруг.

— Мы в самой чаще, — ответил он. — За нами гнались два жандарма, но мы спасены!

Живописной местности, куда управляющий привел Лорансу, суждено было сыграть столь роковую роль в судьбе главных персонажей этой драмы и в судьбе самого Мишю, что историк обязан описать ее. Притом, как мы увидим впоследствии, этот пейзаж стал знаменит и в юридических летописях Империи.

Нодемский лес в стародавние времена принадлежал монастырю Нотр-Дам; монастырь этот был захвачен, ограблен, разрушен и совершенно исчез с лица земли со всеми монахами и имуществом. Лес же, предмет всеобщих вожделений, был присоединен к владениям графов Шампанских, которые со временем заложили его и допустили его продажу с торгов. За шесть истекших столетий природа покрыла развалины монастыря богатым и могучим зеленым покровом и настолько заглушила все следы этой прекрасной обители, что об ее существовании напоминала лишь небольшая возвышенность, поросшая великолепными деревьями и окруженная густым непроходимым кустарником; Мишю с 1794 года постарался сделать ее еще неприступнее, засаживая все прогалины колючей акацией. У подножия возвышенности образовалось болотце, а это служило доказательством того, что некогда здесь бил ключ, чем, видимо, и объяснялась закладка монастыря именно в этом месте. Только владелец Нодемского леса и мог разобраться в этимологии этого названия, насчитывавшего уже восемь столетий, и он один мог обнаружить, что в самой чаще леса некогда стоял монастырь. Однажды, из-за возникшей тяжбы, маркизу де Симезу пришлось изучить документы, относящиеся к лесу, и таким образом он случайно узнал об этом давно забытом обстоятельстве; заслышав же первые раскаты революционного грома, маркиз не без тайной мысли, о которой легко догадаться, стал разыскивать место, где раньше стоял монастырь. Мишю, отлично знавший лес, разумеется, помог хозяину в этих поисках, а осведомленность лесничего в этой области позволила ему в конце концов определить местоположение монастыря. Обследовав пять главных лесных дорог, по большей части совсем заглохших, лесничий обнаружил, что все они сходятся у холма и болотца, куда в далеком прошлом, вероятно, стекались паломники из Труа, из Бар-сюр-Об, из арсийской и сен-синьской долин. Маркиз задумал произвести раскопки, но для этого он мог нанимать только людей из других местностей. Теснимый обстоятельствами, он вынужден был прекратить эти работы, но в голову Мишю запала мысль, что под холмом скрыты либо какие-нибудь сокровища, либо фундамент монастыря. Мишю продолжал эти археологические изыскания; он обнаружил, что в одном месте, между двух деревьев, на уровне болота, там, где спуск с холма особенно крут, под землей простукивается полое пространство. Однажды, в светлую ночь, он вооружился киркой и пришел сюда; вскоре ему удалось откопать ход в подвал и каменную лестницу. Болото, достигавшее в самых глубоких местах трех футов, образовало заводь в виде лопаты, ручка которой как бы выходила из холма, и можно было подумать, что из недр искусственной скалы бьет источник, который тут же теряется, всасываясь в почву огромного леса. У болотца, окруженного деревьями, любящими влагу, — ольхой, ивой, ясенем, — сбегалось несколько тропинок; это были остатки прежних дорог и просек, да и те заросли. Вода, на вид стоячая, а в действительности проточная, вся покрыта крессом и растениями с широкими листьями и представляет собой сплошную зеленую скатерть с еле различимыми краями, поросшими тонкой густой травой. Источник находится так далеко от всякого жилья, что ни одно живое существо, — разве что лесной зверь, — не забредет сюда напиться. Лесники и охотники были убеждены в том, что под этим болотом ничего не может быть; кроме того, их отпугивала непроходимая трясина у подножья холма; поэтому никто никогда не бывал здесь, не исследовал и не осмотрел этот уголок, относящийся к самой древней части леса; а когда началась вырубка и очередь дошла до этого места, Мишю сделал тут заповедник. К погребу примыкает сводчатая кладовая, чистая и сухая, целиком сложенная из тесаного камня, вроде так называемых in pace — монастырских темниц. Сухость этого подвала, сохранность лестницы и свода объяснялись тем, что люди, разрушившие монастырь, не тронули источника, а также тем, что верхние воды сдерживались стеной из цементированного кирпича, по-видимому очень толстой и напоминавшей стены древнеримской кладки. Мишю заложил вход в убежище большими камнями; чтобы никто не узнал о подземелье и не мог до него добраться, лесничий взял за правило непременно всходить на холм и спускаться к подвалу по круче, а не со стороны болотца. Когда беглецы достигли этого места, луна серебрила своим волшебным светом вершины покрывавших холм вековых деревьев, играла в густой чаще, которую пересекали сходившиеся здесь дороги, придавая древесным купам различные формы — они были то круглые, то клинообразные, то состояли из одного дерева, то представляли собою целую рощицу.