Непохоже, чтобы здесь собирались читать «Напутственную оду» или произносить высокопарные речи. Бантов я тоже не заметил. На сцене стоял узкий столик вроде журнального, за ним сидели трое: воспитатель, кажется, заместитель директора, а по бокам двое юнцов, затянутых в плотно облегающие костюмы из зеленой кожи. На столе перед ними лежали две коробки. Но не это поразило меня, а сам зал — ни одного кресла или стула, а только те самые рулоны, что разгружали сегодня утром. Они все были размотаны и пересекали белыми дорожками весь зал под разными углами, пола под ними не было видно. Несколько рулонов торчком приставлены к стенам, еще больше их было свалено в беспорядке в центре зала. На них сидели воспитанники, десять подростков.

Это и есть выпускники, догадался я. В зале больше никого не было, вся школа толпилась на галерее, хотя зал был большой, хватило бы места всем. Может, у них такой ритуал? А бумага зачем, да еще в таком количестве? Что они там внизу делать собираются — нужду справлять?

«Это кто справа?» — свистящим шепотом прошелестел воспитанник. «Ты что? — ответили из-за моей спины. — Это же Везунчик Куонг!»

Воспитатель, не вставая с места, взял со стола лист бумаги и начал громко зачитывать фамилии воспитанников. Те, чьи имена назывались, по очереди подходили к сцене. Воспитатель брал попеременно из двух коробок белые прямоугольники с лентой. Дипломы, что ли? Подошедший жал руку воспитателю и вешал прямоугольник на шею. Нет, не дипломы. Везунчик и второй хлопали выпускника по плечу, затем подросток возвращался в зал под сдержанный гул галереи.

«Повезло Селину, — завистливо сказал кто-то, — к Дергачу попал. У него не заскучаешь».

Селин действительно оказался в числе выпускников. Вид у него, насколько я мог разглядеть, был весьма горделивый. Белый прямоугольник он закинул за спину и привалился небрежно к рулонам. Пита среди этой команды не было видно, хотя он в школе уже четвертый год. Кстати, школа сейчас пуста, ее можно обшарить всю, от спален до морга. Я поразился собственному спокойствию, будто и не трясся полчаса назад в темном коридоре подвального этажа.

Закончив вручение прямоугольников, воспитатель поднялся из-за стола и ушел со сцены за кулисы.

Я несколько раз пробегал взглядом по галерее, но никак не мог обнаружить директора Юрайду.

Везунчик и, как его там — Дергач — прыгнули со сцены и подошли к воспитанникам. Селин подобрался, вытянул из- за спины белый прямоугольник и зажал в ладонях перед собой. Остальные тоже выставили вперед свои «дипломы».

На галерее стало тихо. Везунчик достал откуда-то белый шар величиной с крупный апельсин. Такой же шар появился и у Дергача. Они переглянулись, кивнули друг другу и подбросили шары вверх.

Яркая зеленая вспышка ослепила меня. Когда перед глазами перестали плавать желтые и красные пятна, я чуть не вскрикнул: внизу никого не было! Исчезли воспитанники, исчезли те двое, с шарами, начисто пропали рулоны, ни кусочка бумаги не осталось.

«Куда они делись?» — возникла первая мысль. Очевидно, я произнес ее вслух, потому что охранник покосился на меня, а говорливый воспитанник с удивлением ответил:

— Как куда? Выпуск ведь, теперь до следую… ох!

Его взяли за шиворот и втянули в поток покидающих галерею подростков.

Волна безразличия захлестнула и утянула на дно, туда, где тишина и прохлада и осторожно ходят длинные тени. По краешку сознания проходили вялые мыслишки о гипнозе, о ритуале, о раздвигающихся полах. Почему-то вспомнилось, как в детстве бабушка водила меня в балаган смотреть на исчезновение слона. Мелкие догадки возникали по инерции, роль ничего не понимающего простака надоела, а ввязываться в высокоученый спор с директором бессмысленно. А всякие фокусы с исчезновением… Да мало ли как они вправляют мозги этой шпане! Они здесь ведут свою игру, крупную, очень крупную игру без правил. Впрочем, какие тут правила, когда главным козырем у них холодильник. Кто не боится курии, тот может вести игру без правил.

Что ж, сказал я себе, если с тобой ведут игру без правил, самое умное — уносить ноги. И как можно скорее!

На галерее опустело, я вышел за последними воспитанниками и пошел к лифту. Школа наполнилась возбужденными голосами, шумом, смехом, топотом, словно и не было этих нескольких дней напряженной тишины и чинного порядка. Выпуск. Но почему осенью?

Вернувшись к себе в комнату, я не обнаружил никаких следов борьбы. Беспорядок на кровати такой же, каким я его оставил. Значит, не здесь брали старину Бидо. Я взял портфель и вышел, хлопнув дверью.

К директору заходить не стал. Говорить не о чем. Если я увидел то, что не предназначалось для чужих глаз, и ему это не понравится, то он во имя своей правоты уложит меня рядом с теми. Уложит, искренне сожалея. Но цель слишком велика, чтобы спотыкаться об меня.

Впрочем, еще неизвестно, подумал я, как повернется дело с курией. Может, оставить здесь адрес, чтобы присмотрели за сыном, если по дороге случайно собьет грузовик? Или в центре города машину вместе со мной превратят в дуршлаг очередью с заднего сиденья мотоцикла? Каждая следующая мысль становилась все более безнадежной. Курия, знаете ли…

Во дворе меня ждал директор.

Он несколько раз крепко встряхнул мою руку, пожелал доброго пути и заявил, что проводит до ворот. Я не стал возражать.

Мы шли молча. Скользкие листья расползались под ногами, ветер гнал с деревьев водяную пыль, пахло кислой гнилью.

У ворот он остановился.

— Кто вам читал историю социальных учений? — спросил он.

— Не помню, — ответил я, пожимая плечами.

Опять пустые разговоры!

Теперь можно вежливо улыбнуться, помахать ручкой и расстаться друзьями. Ворота были распахнуты, рельс лежал у стены, дырка от него заполнена водой. Они подогнали мою машину к краю, чтобы грузовику было удобно разворачиваться.

Директор подобрал с земли веточку и сосредоточенно ломал ее на куски. Я тоже не торопился. Куда спешить — в столице рано или поздно придут и спросят, куда я дел старину Бидо. А когда я им отвечу: разве я сторож вашему «аббату», тут меня и прихлопнут.

Юрайда доломал ветку и ссыпал кусочки себе в карман. Достал визитную карточку.

— Здесь мой столичный адрес.

— Благодарю. — Я небрежно сунул ее в карман.

Спросить его, что ли, о выпуске? Не стоит, опять соврет.

— Ложь о Валленроде смутила не один слабый ум, — прервал молчание директор, испытующе глядя на меня, — и соблазн действительно велик. Лучше быть шестерней, чем песчинкой в зубьях. Еще ни одна песчинка не ломала машину…

Не понимая, что он имеет в виду, я ничего не ответил.

— Конрад Валленрод, магистр Тевтонского ордена, жестокий истребитель еретиков и неистовый завоеватель, легендами был превращен в народного мстителя, пробравшегося на командный пост, не брезгуя никакими средствами, для того чтобы в решающий момент подставить силы ордена под сокрушительный удар. Как это утешительно звучит для тех, кто продается врагу, надеясь впоследствии послужить правому делу. И как это ласкает слух тех, кто, служа богу, вдруг узнает, что прислуживает дьяволу! Кто строит поединок на обмане, чаще всего обманывается сам.