— Слышал ли ты такое выражение — песня мертвых птиц?

— Нет.

— Как ты считаешь, что имеется в виду?

— Тишина.

— Правильно, Люк. Совершенно верно. Мертвые птицы петь не умеют. Я с самого детства слушаю эту волшебную песню и скажу тебе откровенно, что ничего прекраснее в этом мире я еще не слышал. Нас обоих связывают птицы. Меня влекут мертвые, тебя — живые. Хочу тебе посоветовать закрыть однажды глаза и найти свой правильный путь в тишине. Сбрось с себя деревянные доски, выброси все, что отягощает. Ты должен путешествовать всегда налегке.

Люк смотрел на короткостриженого мужчину и не понимал, зачем он ему все это говорит.

— Я на самом деле пролетел без малого три секунды, доктор.

— Я больше десяти лет исследую больных шизофренией, паранойей, психозом, нервными срывами, больных депрессией, затяжной депрессией, светобоязнью, боязнью тьмы и многими другими болезнями, о которых ты даже не знаешь. Но я никогда ранее не слышал о болезни, связанной с человеческим полетом в воздухе длиной в две и три четверти секунды ради своей матери. Это не болезнь, Люк. Твоей холодной матери нужно согреться в тепле. А не две деревянные доски, прибитые к руке, чтобы пробыть в воздухе несколько секунд.

— Я пробыл в воздухе без досок, доктор.

— Обними ее, Люк, и поплачь у нее на груди.

— Никогда.

— Я не нашел твоего сходства с камнем, Люк. Прощай, тебе здесь не место.

Доктор встал со стула и проводил своего юного пациента в коридор.

— Мне и вправду стоит ее обнять, мистер Рорк? — спросил Люк на следующий день после этого инцидента у единственного человека на земле, мнение которого было для него авторитетным.

— Да. Обними ее, Люк… — сказал юноше его кумир, рожденный тридцатого октября под знаком Скорпиона.

* * *

Директор вспомнил этого темноволосого и худощавого юношу, который убеждал его в том, что провел в воздухе две и три четверти секунды.

«А может быть, и вправду провел? Хотя какое это имеет сейчас значение…»

Мужчина сидел в своем кресле и смотрел в себя, глотая дым и вспоминая тот теплый летний день, когда он впервые встретился с серийным убийцей Сомелье.

Тринадцатилетний Люк Миллер, по мнению директора, был импульсивным и вспыльчивым. Тот, кто лишал молодых девушек жизни, не мог быть Люком Миллером, а точнее тем парнем, с которым он общался о деревянных крыльях.

Убийца был человеком расчетливым, уравновешенным и ни в коем случае — не импульсивным. Сомелье априори не мог быть таким человеком, который совершает необдуманные действия, исходя только из своих внезапных эмоций и чувств.

Значит, что-то сподвигло тринадцатилетнего Люка Миллера, который надежно скрывал свои чувства от родной матери и брата, разрушить себя снова.

И, возможно, после этого Люк создал Сомелье…

Это был небольшой кирпичный дом на самой окраине города М. Место оглушающей тишины; здесь у лугов птицы поют громче, чем в городе. В этом месте можно лишь наслаждаться пением живых птиц. Или же, как делал Люк Миллер, глядя завистливыми глазами в небо, — им подражать.

Директор спустился по каменным ступенькам во двор. Слева от дома стоял большой зеленый колодец и пустое ржавое ведро. За домом — собачья будка, уличный клозет из красного кирпича, а за ним большой пустынный огород, поросший сорняками.

За огородом виднелись зеленые луга, а за лугами — леса.

Поистине прекрасное место — решил для себя мужчина, доставая из правого кармана пальто сигару и зажигалку «Zippo».

Он чиркнул кремнем и сделал большую сладкую затяжку, выпуская дым в сторону нескончаемых пойменных лугов.

За спиной у директора по дороге проехал пожилой мужчина на велосипеде.

Директор докурил сигару, осмотрел полностью весь двор и сделал вывод, что Люк Миллер провел достойное детство в уединении с природой.

Директор тоже провел детство в частном доме, но его дом был намного меньше и не имел прилегающей к нему земли. Только место для гаража отцовского «опеля» и для маленькой деревянной скамьи, на которой застрелилась его мать, попивая свой сладкий чай.

Мужчина в длинном осеннем пальто вырос в городе, природа для него была чужда и несравненно прекрасна. Директор подошел к заброшенному, на первый взгляд, дому, пустующему уже много лет. Синие входные двери с облезлой краской были не в самом лучшем состоянии, если здесь кто-то и жил, то явно был обделен мужскими руками.

Гость надел белые перчатки, чтобы не оставить здесь своих отпечатков, а затем дернул за ручку двери, она была заперта. Директор осмотрелся вокруг. На бетонном пороге лежал черный шерстяной ковер. Мужчина заглянул под него, но ключа там не обнаружил.

«Куда еще можно было спрятать запасной ключ?» — Профессионал в области болезней человеческой души, как и любой другой человек в этом городе, знал, что некоторые хозяева домов, особенно тех домов, которые расположились за чертой города и находятся вдалеке от вечной нескончаемой суеты и выхлопных газов, оставляют запасной ключ где-то рядом, чтобы другой родственник или член их семьи мог воспользоваться им во время отсутствия хозяина.

Возле входной деревянной двери стояла небольшая тумба, рядом с которой лежала пара зимних сапог в не самом хорошем состоянии.

Директор присел и открыл ее, отодвинув в сторону сапоги. Чтобы заглянуть внутрь, мужчине понадобилось бы лечь на землю, так как тумба располагалась достаточно низко, где-то на уровне его коленей. Директор просунул свою большую руку в открытую дверцу, внутри было всего две полки; и среди банок с засохшими красками, которыми красят ставни, двери и заборы, он нащупал длинный холодный предмет, формой похожий на ключ.

Да, это оказался он. Тот самый запасной ключ, которым можно было отворить эту старую шаткую дверь.

Мужчина закрыл тумбу и поставил сапоги, как они стояли, затем поднялся и вставил длинный ключ в замочную скважину. Повернул два раза влево и открыл дверь.

Первым делом директор заметил небольшую веранду (на которой справа у окна стоял маленький диванчик с зеленым покрывалом, а также небольшой стол рядом с ним) и дверь, ведущую в остальные комнаты дома. Потолки были низкими, наверное, метра два. Директор мог запросто достать до них рукой, а если бы встал на носочки, то ударился бы головой.

Белый конверт, отправленный из психиатрической лечебницы Люком Миллером, а точнее — Люком от имени Эриха Бэля, лежал на столе в проходной кухне. Конверт был заляпан масляными пятнами, скорее всего, Миа Миллер в то время, как читал письмо, ел что-то жирное и держал бумагу сальными руками.

Директор двумя пальцами взял письмо (исписан был только один лист), лежавшее рядом со вскрытым белым конвертом около пустой железной тарелки. В тарелке болталась большая деревянная ложка.