— Я обязательно расскажу тебе, Люк. Слово даю.

— Хочу верить, что твое слово весит не меньше моего, — сказал юноша, по прежнему слушая стук сердца своей живой и теплой матери. Самую приятную песню.

— Может быть, и больше, Люк.

— …

Юноша просто застыл в объятиях и ничего не говорил. Так он просидел больше двадцати минут, руки Ребекки уже давно затекли. И женщина терпела самую приятную на свете боль.

— А я не пытался покончить с собой, — вдруг сказал Люк.

— Почему тогда ты бросился головой о камень?

— Я не бросался. Точнее не хотел этого. Мне хотелось просто повторить свой полет над обрывом, тогда он длился почти три секунды. По времени, проведенному в воздухе, — добавил юноша.

— Ты учился летать?

— Да. Сначала на деревянных крыльях из досок, а затем на собственных руках.

— Тебе удалось пролететь так долго на досках?

— Нет. На руках. — На этот раз Люк ответил просто, без гордости в голосе, так как не надеялся, что мать ему поверит.

— Это невероятно, Люк. Думаю, что у тебя обязательно получится повторить этот полет.

— Ты серьезно?

— Почему нет? Если получилось раз, значит, это не случайность. Получится и во второй раз.

— Я не буду больше пытаться.

— Почему?

— Мне незачем теперь.

— А зачем было нужно раньше, Люк?

— Чтобы доказать тебе, что я особенный и умею так, как не умеют другие.

Мать ничего не ответила, но Люк услышал, что ее сердце забилось сильнее после его слов.

— Я, наверное, пойду. У меня уже ноги затекли так сидеть. Да и Миа может нас увидеть. Он ведь твой любимчик, не выдержит такого предательства, — выдавил из себя каплю яда Люк перед тем, как уйти.

— Приходи, когда посчитаешь нужным.

— Может, и не приду больше, — сказал гордый юноша, но внутри прекрасно знал, что теперь будет приходить к матери практически каждую ночь, чтобы слушать удары ее сердца и греться.

Женщина ничего не ответила, а лишь отпустила его.

— Люк, постой…

Юноша остановился у двери и повернулся к матери.

— Что?

— Тебе бы хотелось смотреть на женщин?

— Да.

— Смотри. В этом греха нет.

— Греха нет во всем, что ты мне позволишь, мам. Спасибо.

— Доброй ночи, Люк.

— Доброй ночи.

Юноша тихо вернулся в свою кровать. Кажется, Миа все это время крепко спал и ни о чем не догадывался…

* * *

Директор вошел в квадратную комнату, по центру которой стояла широкая кровать, застеленная покрывалом молочного цвета.

Справа от нее, прямо у окна, в собранном виде стояло небольшое кресло-раскладушка, служившее хозяевам самым обыкновенным креслом.

Фотографий в этой комнате не было никаких. Почему-то дети не выставляют свои фотографии у всех на виду, в отличие от их родителей.

Мужчина внимательно осмотрел небольшую темную комнату с одним окном. На стене висел плакат группы «Beatles», на котором была изображена вся ливерпульская четверка.

«Юный Сомелье слушал “Beatles”», — проговорил про себя директор.

Ничего интересного невооруженным взглядом мужчина в комнате не обнаружил. Но справа около окна располагался один любопытный, по мнению директора, деревянный комод.

Мужчина открыл верхний ящик и вытащил оттуда два школьных альбома обоих братьев. Затем — армейский альбом Миа. Люк, по всей видимости, не служил. И еще — большую стопку грамот на имя Люка Миллера. За выигранные первенства по шахматам, рукопашному бою и карате.

Среди двадцати трех грамот не было ни одной, которая принадлежала Миа.

«Значит, характер есть», — мысленно прокомментировал директор, сложив грамоты в стопку и убрав их обратно в ящик.

В школьных альбомах не нашлось ничего интересного за одним-единственным исключением. На последней странице одноклассники оставляли свои пожелания владельцам альбомов, и Миа Миллеру написала мисс Стенли. Надпись была простой: «Прекрасному другу. От Маргарет». Ниже шла подпись юной мисс Стенли, отец которой гнил сейчас в тюремной камере.

Директор просмотрел все альбомы, а затем вернул их на свое место. Открыл второй ящик комода.

Две мятые рубашки. Одна белая, вторая синяя. Электрическая бритва. И пустая пачка из-под сигарет. Больше там не было ничего.

В третьем ящике директор обнаружил то, что никак не ожидал обнаружить в этом доме. А именно — письмо, адресованное ему.

На белом конверте было написано «От Эриха Бэля. Директору психиатрической клиники».

Мужчина аккуратно распечатал конверт и достал оттуда письмо. Исписанное с двух сторон незнакомым ему почерком. Это не был почерк мисс Лоры или Люка Миллера.

Письмо начиналось так:

«Привет от Ремарка, директор.

Я знаю, что отвлек вас от пения мертвых птиц.

Вы нашли это письмо, а значит, следуете верным путем. Единственным верным путем, директор. Любой другой путь приведет вас к могилам мисс Лоры и мисс Стенли.

Как вы уже догадались, вам пишет своей твердой рукой мисс Стенли — как странно, что она у нее не дрожит. Видимо, Маргарет меня не боится, в отличие от «бесстрашной» мисс Лоры…

Директор, в конце ящика лежит ключ от двери квартиры, в которой сейчас находятся мои пленницы. Вам, наверное, кажется, что они именно мои «пленницы» и я делаю с ними все, что мне вздумается.

Но это не так!

Я еще ни одной девушки не коснулся без ее разрешения. А это значит, что на их телах, в случае неверного пути, вы не найдете моих отпечатков.

Также вам не стоит тратить время на мысли о моем криминальном прошлом. Моя репутация безупречна, директор, как у призрака. Ни за какие дела я ни разу не был привлечен.

Оставляю для вас в этой комнате еще одну подсказку. К ней вас снова приведут строки из Ремарка. На этот раз — «Жизнь взаймы»:

«Она освободила коробку от ленты, сняла крышку и папиросную бумагу… и в то же мгновение бросила цветы вместе с коробкой на пол, словно это была крапива.

В коробке были белые орхидеи…»

Ну что же. Я дал вам целых три подсказки, где искать белые орхидеи. Поторопитесь, директор. Я бы советовал вам бежать, так как розовые тонкие губы мисс Лоры могут меня попросить выключить тот фильм, который она смотрит.

В первую очередь, я поцелую ее. Знайте об этом.

Ваш преданный зритель,

второстепенный герой вашего немого кино.