А: Это я в смысле, ты можешь ее описать?

Д: Большая и волосатая. У нее мушиные глаза и две здоровенные, жутко сильные паучьи лапы с реально длинными пальцами. А тело как у червя.

Я невольно содрогнулся. Даже для ребенка с хорошо развитым воображением это был довольно мерзкий мысленный образ. Даже если так, Джо был сразу отнесен к острым энтомофобам – описанная им картина представляла собой вполне естественное выражение подобных страхов. Пока не было причин полагать, что речь идет о чем-то большем, чем обычная подверженность таким детским страхам. Доктор А. явно пришел к такому же заключению.

А: Действительно, выглядит страшновато… А насколько она большая?

Д: Да говорю же, большая! Больше папиной машины!

А: Ясно. А твои родители когда-нибудь ее видели?

Д: Нет. Она прячется в стены, когда они приходят.

А: И такая здоровенная штука помещается в стены? А они не трескаются?

Д: Она типа тает. Как мороженое. Выглядит просто как стена.

А: Ясно. И это она оставила эти отметины у тебя на руках?

Д: Да. Я пытался закрыть лицо, чтобы ее не видеть. Она сдернула мои руки с лица и пальцами открыла мне глаза.

А: А зачем она это сделала?

Д: Ей нравится, когда мне плохо. Поэтому и не дает заснуть.

А: В каком это смысле?

Д: Она ест плохие мысли.

Фигасе! Если б его не заперли в психушке, из малого вышел бы отличный автор ужастиков.

И при этом он оказался – к моему глубокому расстройству – совершенно заурядным мальчишкой. Продолжая слушать, я не мог удержаться от улыбки – ну и храбрец! Мне также стало понятно, что содержащаяся на записи информация полностью соответствует занесенной в историю болезни, и ничего в ходе этого сеанса не позволяло заподозрить все те ужасы, что начались после второй госпитализации мальчика. Вообще-то, если основываться на одной лишь записи, все последовавшее за этим сеансом представлялось совершенно невероятным. Что-то во всей этой истории явно не сходилось, отчего у меня возникло нехорошее чувство, будто все рассказанное мне взрослым Джо касательно подставы может и впрямь оказаться правдой.

Но даже если так, то пока я обладал лишь частью нужных мне данных. Дабы попробовать понять, чем Джо, очевидно, стал в неволе, я занялся второй кассетой – той, что предоставил санитар, который провел ночь в его палате.

Лишь просто посмотрев на нее, я сразу заметил что-то странное. К кассете была прилеплена узкая и основательно захватанная полоска чего-то вроде бумажного скотча с надписью от руки: «03:00–04:00». Это меня озадачило. Всего один час записи? И тут до меня вдруг дошло. В истории болезни упоминалось, что в основном на пленку записалась лишь полная тишина. Судя по всему, на этой оставили лишь то, что могло представлять хоть какой-то интерес. Иначе зачем было ее хранить? Приготовившись в течение ближайшего часа вслушиваться как можно более внимательно, я вставил кассету и нажал на «воспроизведение».

Первые десять минут, по-моему, из динамиков не доносилось ничего, кроме обычного шипения, и мне не раз приходилось встряхиваться, чтобы не отключиться. В конце концов я решил мысленно отсчитывать секунды, время от времени поглядывая на часы – для полной уверенности, что все-таки не теряю бдительности и готов услышать хоть что-нибудь. Когда я добрался до двадцатиминутной отметки, запись вроде как возродилась к жизни, и я действительно кое-что услышал.

Во-первых, звук дыхания, который упоминался в истории болезни. Доктор А. ничуть не преувеличивал: такие звуки вне всякого сомнения издает человек, испытывающий острый приступ тревоги. Это продолжалось секунд тридцать, после чего послышалось какое-то шуршание, а затем…

Шаги. Быстрые шаги, словно кто-то бежал, сопровождающиеся шлепками чего-то мягкого по чему-то твердому. Натужное дыхание не умолкало – очевидно, как раз этого бегущего человека, – а потом чей-то грубый голос принялся бормотать всякие бранные слова, вновь и вновь, и все более и более испуганно. Дальше – какое-то шарканье, и тут, на тридцатой минуте, запись вдруг резко оборвалась.

Раздраженный, я отмотал ее назад. Было совершенно ясно, что именно я услышал. Санитара явно задолбало торчать в палате всю ночь, и он попросту слинял со своего поста – то есть, получалось, что записи в истории болезни соответствовали действительности. Решил, наверное, двинуть до дому, а все эти страхи попросту выдумал, чтобы поддержать связанные с Джо легенды. Однако, исключительно для полной гарантии, подумал я, надо прослушать эти «живые» десять минут еще разок и убедиться, что я не ослышался. На сей раз нацепил наушники, воткнул штекер в магнитофон и выкрутил громкость почти на максимум – так, чтобы, по крайней мере, в случае чего не повредить уши.

И опять те же самые звуки. Учащенное тревожное дыхание. Шуршание, как будто кто-то ворочается в кровати. Поспешные шаги бегущего человека. Ругань. Смех. Удаляющееся шарканье.

Погоди-ка! Смех? Его вроде раньше не было. Я опять перемотал пленку и прислушался.

При небольшой громкости этот звук вполне можно было бы принять за просто какой-то фоновый шум. Но в наушниках и при выкрученном почти на максимум регуляторе громкости смех узнавался совершенно безошибочно. Пока санитар ругался в микрофон, я подумал, что в промежутках между его эпитетами слышу на заднем плане негромкий раскатистый хохоток, словно записанный с огромного расстояния. Но даже с учетом этого я мог бы сказать, что в жизни этот звук должен был звучать гораздо громче, чем сумел уловить микрофон. Если б не отвратительное качество записи, заставившее меня усомниться в ее аутентичности, я наверняка был бы настолько потрясен, что бросил бы это дело в ту же секунду.

Понимаете, этот смех не был похож на любой звук, который способен произвести обычный человек. Он был слишком хриплым, слишком низким, слишком гортанным и захлебывающимся, как если бы кто-то вдруг придал ритм человеческого смеха шуму обрушивающегося ледника. Но тут он звучал совсем уж издалека, и запись была очень старой, так что оставалось лишь предположить: наверное, это всего лишь какой-то безобидный фоновый шум, причудливо исказившийся из-за того, что пленку много лет не использовали. Я вынул кассету, решив, что больше ничего из нее не добуду, и уселся разбирать записи, имеющиеся в истории болезни.

Не буду заморачиваться и воспроизводить их тут, и вот по какой причине. Если перед тем, как прочесть их, я думал, что Джо заблуждался насчет того, что ему подсовывают худших врачей во всей клинике, то теперь окончательно убедился: он был совершенно прав. Более бессвязных, беспомощных и откровенно бестолковых заметок я в жизни еще не читал! Перепрыгивание от диагноза к диагнозу, от одного медикаментозного курса к другому, повороты порой на все сто восемьдесят градусов – вскоре мне в голову даже стали закрадываться подозрения, уж не пытались ли потихоньку свести Джо с ума за счет одних только побочных эффектов от великого множества разных медикаментов.