Люди называли богов словами, означающими связи и путы, и Локи связали и опутали боги так же, как его сына Фенрира. Сперва оттащили в пещеру. Там поставили ребром три плоских камня и в каждом пробили отверстие. Привели родных Локи, чтобы те увидели его побежденного. Не дикую семью из Железного леса, а верную жену Сигюн и сыновей Вали и Нарви. Сказали: пусть полюбуется многоликий, как изменятся лики его наследников. Превратили юного Вали в злобного волка, и в тот же миг он кинулся на брата и растерзал его. Потом, смеясь, убили и волка: Один вогнал ему в живот свое великое копье Гугнир. Хохоча, боги вырвали у сыновей Локи кишки и жилы. Ими же и привязали его к трем камням, так что один врезался ему между лопаток, другой между чресл, а третий под коленями.

Локи дергался в этой кровью каплющей паутине – может быть, думал, что не поздно еще стать мухой или уховерткой, улететь, уползти. Но боги пропели руны над путами из плоти, и те обернулись железом и впились невыносимо.

Скади, богиня гроз, веселая насмешница, принесла огромную змею, плюющую ядом, сунула ее в клетку и подвесила над лицом Локи, чтобы вечно капал на него яд.

Так пускай и остается, сказали довольные боги. До Рагнарёка.

Тут Сигюн тихонько приблизилась к Локи с большой чашей и подставила ее под жгучие капли. Когда Сигюн отходила, чтобы выплеснуть яд, Локи от боли бился в путах, а люди думали, что это землетрясение.

Боги смеялись над Локи и его Сигюн.

Смеялись, а все же знали, что однажды настанет Рагнарёк, думала девочка. Фенрир-волк томился связанный, а Ёрмунганда по собственной воле опутала собой мир. Хель жила за железной оградой. Волки и змеи населяли разум, но люди и боги еще не утратили над ними власть. Как змея кружила в море, так небесные волки мчались вокруг земли, вечно преследуя День и Ночь, Солнце и Месяц. Не догоняя, но и не останавливаясь.

В немецкой книге Рагнарёк разражается сразу после рассказа о связанном Локи, словно в промежутке не случилось ничего достойного упоминания. Автор объясняет, что «Ragnarоk это омрачение Regin, то есть, богов. Сумерки богов. Некоторые, впрочем, утверждают, что слово Rоk значит „суд“. Тогда получается Суд над богами». «Сумерки» особенно хороши, хоть тут и ошибка в этимологии. Рагнарёк это, по-видимому, суд или судьба (Ragna – родительный падеж множественного числа от Regin). Если бы слово писалось Ragnarоkkr, тогда получались бы «Сумерки богов». А так это просто досадная ошибка.

Девочка не понимала, почему в книге именно так говорится о смерти, мраке, Суде и Сумерках богов. Часть упоительной загадки «Асгарда» была в том, что все рассказывалось по нескольку раз, в новом порядке, с другой интонацией. Книга начиналась с перечисления богов, их деяний и судеб. Рагнарёк был там упомянут, он возникал на шестнадцатой странице в кратком поэтическом изложении. Но в конце о нем говорилось уже более простым языком, с живым чувством и оценкой событий. И еще – в самом уже конце – был стихотворный перевод «Прорицания вёльвы»[29]. Речь вёльвы звучала заклинанием, от которого по спине подиралмороз. Все было в настоящем времени. Пророческое видение будущего разворачивалось здесь и сейчас. Читая разные пересказы, девочка всякий раз созерцала гибель мира. Даже дурные сны Бальдра были предвестиями ужасов Рагнарёка. Эта история не похожа была на библейский рассказ о конце света, в котором бог воскресший, но неживой, возвращается, чтобы судить живых и мертвых. Здесь боги сами предстояли суду. Но кто был судия? Что вызвало Рагнарёк? Локи, ждавший, что его отыщут, поймают, свяжут, знал, что с началом его мук начнется время Рагнарёка. Его будут пытать, пока не настанет Рагнарёк. Никто, думала девочка, никто не сомневался в том, что грядет гибель: ни боги, ни волки, ни змеи, ни многоликий лукавец Локи. Все оцепенело следили за ее приближением, никак не пытаясь ее отвратить. Так кролик глядит на кровожадную ласку. Христианский бог наказывал грешников, а «хороших» мертвецов возносил на небо. Боги Асгарда были наказаны за то, что их мир и сами они были плохи. Недостаточно умны, недостаточно добры. Девочка думала о дикой охоте – на детских площадках, где все наваливаются на одного, в небе, где гудят бомбардировщики. Ей нравилось думать, что боги плохи и мир плох. Что миф вечен и все герои знают свою судьбу.

Думаю, в детстве это невозможно – вообразить конец всех вещей. Вокруг бушевала война, но девочка больше боялась вечной скуки, боялась, что не сделает ничего настоящего, что день за днем будет идти в пустоту. Думая о смерти, она вспоминала мальчика, жившего в доме напротив. Когда в школе сказали, что он умер от диабета, никто из детей не знал, что чувствовать. Одни засмеялись, другие заерзали на стульях. Девочка не стала воображать мальчика мертвым, остановилась на том, что его нет и больше не будет. Она знала, что отец не вернется, но это относилось к ее жизни, а не к его. Отца больше не будет. Ей снились страшные сны о виселицах. Невозможно было представить, что человек способен обречь человека на такое: коротать дни в ожидании неотвратимого конца.

Начиналось медленно. Овес и ячмень ждали серпа, а в полях уже гуляли вихорьки колючего снега. Луна осеннего равноденствия, огромная и красная, еще висела в небе, а по ночам пруды уже затягивало льдом. В кувшинах замерзала вода. Все сильней становился холодный, пронизывающий ветер. Он не стихал теперь никогда, и люди привыкли накидывать капюшон и ходить, опустив голову. Виноград замерз прямо на лозах, и вскоре бочки наполнились волшебным, сладким ледяным вином. Не успели налиться поздние осенние овощи, как ударил мороз, и все они повяли и скукожились. Леса опали рано, и сухие листья кружились на ледяном ветру. Свет поначалу был прозрачный и холодный, и все блестело вокруг: замерзшие колеи, сосульки на подоконниках и кустах – они и не думали таять, а наоборот, только прирастали и делались острей. Потом прочно установилась зима, и небо потемнело, затянулось свинцовыми снежными тучами. Самый воздух был полон снега, града, кружащих колких льдинок. Земля отвердела, уплотнилась под ногой, словно бы съежилась. Промерзла так глубоко, что лопата не брала. Морковь и репу было не вытащить, так вся и померзла. Прирастал лед на озерах, понемногу захватывал речные русла. Рыбы уходили на глубину. Сперва они могли еще плавать под ледяной толщей, потом, вялые, полумороженные, полумертвые, погрузились в ил. Мужчины выходили с топорами наколоть льда в кадушку, чтобы он потом растаял в тепле и получилась вода. Сначала все это их даже бодрило: испытание силы, испытание мужества. Коров загнали в коровники, овец взяли в дом – тех, что не замерзли насмерть в сугробах, растущих не по дням, а по часам. Под столом бродили куры, у очага нежились свиньи. Мужчины отравлялись в лес на снегоступах, на лыжах, на санях, валили деревья на дрова, охотились на зайцев и кроликов, на оленей, что поменьше, на куропаток и разную птичью мелочь, примерзшую лапками к кустам. Но с каждым днем добыча становилась пугливей и хитрей.