Омела пробила Бальдру грудь, и он упал, хрипя. На груди красным расцветала смертельная рана.

Стало тихо. Хёд беспомощно вертелся, ища Локи. Над ухом у него прожужжал комар – многоликий Локи скрылся.

Скорбь богов была ужасна. Они не владели собой. Не могли говорить от рыданий. Больше всех страдал Один: боги не умирают. Если прекраснейшего, добрейшего из богов можно убить играя, значит, худшее еще впереди. Боги долго стояли на месте, как глупцы: не могли не только что унести Бальдра, но даже дотронуться до него. Ветерок играл его светлыми волосами. Хёд Темный стоял один и слушал рыдания. Девочка пыталась вообразить, что творилось у него в голове, и не могла.

Фригг была не только матерью, но и великой богиней. Она пожелала сделать сына неуязвимым, и его смерть была насмешкой над ее величием. Страшная в скорби и ярости, Фригг отказывалась принять насмешку и поражение. Отказывалась принять такой конец. Бальдр ушел в мир мертвых, но и под землей есть те, у кого можно выторговать его обратно. Упросить, умолить. Даже холодная Хель смягчится, увидев ее слезы и скорбь, ведь ни одна мать еще так не скорбела о сыне. Ей не могут отказать. Бальдр не может умереть. Фригг повернет ход мифа и даст ему новое окончание.

– Кто из асов, – проговорила она голосом, хриплым от рыданий, – кто из асов спустится в Хельхейм и уговорит его хозяйку вернуть нам Бальдра Прекрасного?

Хермод-страж легко выступил вперед:

– Я.

– Возьми Слейпнира Восьминогого, – сказал Один. – Быстрей Слейпнира нет на свете коня. Не зря я лечу на нем впереди Дикой охоты.

Привели Слейпнира. Хермод легко вскочил в седло, и конь одним прыжком вынес его за ворота Асгарда. Путь лежал в бездну Гиннунгагап.

Боги не могли покарать Хёда: Бальдр был убит на священном тинге[28]. Но они изгнали его в темные леса Мидгарда, и там он жил – днем прятался, а ночью бродил, вооруженный огромным мечом, что ему подарили свирепые лесные демоны. Девочку мучили вопросы: горевала ли Фригг о своем втором сыне? Думала ли, каково ему приходится? Знала ли, что это Локи его обманул? Миф неостановимо двигался вперед, кого-то заливал яркий свет, а кто-то, как Хёд, оставался в тени.

Похороны Бальдра были одним из самых ярких и торжественных мест во всем мифе. Мертвого бога облекли в красивые одежды и отнесли на берег, где стояла на помосте его длинная, стройная ладья, называвшаяся Хрингхорни. У нее был высокий, изогнутый, резной нос в виде дракона и обшивка из черных досок. Бога подняли на ладью и доверху нагрузили ее золотом из Вальгаллы, кубками, сулеями, щитами, кольчугами, алебардами. Все это было усыпано самоцветами, завернуто в меха и шелка. Принесли разные яства, мясо золотого вепря. В запечатанных сулеях принесли вино. Пришел Один, принес волшебное кольцо Драупнир-Капатель. Раз в девять ночей капало с него по восемь таких же колец. Один наклонился к меловому лицу сына и что-то прошептал. Что – никто не знает.

Когда Нанна, вдова Бальдра, увидела его тело на ладье, то глубоко вздохнула и упала наземь.

Боги бросились к ней, хотели помочь, но она уже умерла. Ее тоже одели в лучшие наряды и положили рядом с мужем на погребальный костер, который оставалось только разжечь.

Ладья была очень тяжела. На нее возвели еще и Бальдрова коня-исполина во всей блестящей сбруе. Боги хотели запалить костер и горящую ладью скатить по каткам в море, но они так нагрузили ее, что не смогли даже сдвинуть с места.

Огромная скорбная толпа ждала, когда вспыхнет пламя. Были там Один с Фригг, вороны Хугин и Мунин и валькирии, которым не под силу было спасти мертвого бога. Были великаны, инейные и горные, светлые альвы, темные альвы и дисы, отчаянные духи-плакальщицы, умеющие оседлать ветер. Какой-то инейный ётун сказал, что в их краю есть великанша, которая гору может выдернуть с корнем и перенести на новое место. Один кивнул головой, и тут же кто-то из грозовых великанов полетел в Ётунхейм. Могучую великаншу звали Хюрроккин. Она явилась не на крылах бури, а верхом на чудовищном волке. Вместо поводьев были у нее живые гадюки. Боги и люди, слыша волков в чащах разума, видя змей у корней древа, тех и других уничтожали без жалости, вычищали их логова и норы. И чем больше убивали они серых волков и волчат, чем больше волчиц протыкали пиками, тем злей и страшней становились Фенрировы родичи в Железном лесу. Чем больше крушили змеям головы, чем больше топтали змеиных яиц, тем хитрей и ядовитей делалась Ёрмунганда и ее родня. Волк великанши был мерзок и пугающе силен. Пасть его была растянута в отвратительной ухмылке. Гадюки шипели, извивались и показывали клыки. Великанша спешилась, волк, огрызаясь, закрутился на месте. Один четырем берсеркерам из Вальгаллы приказал усмирить его, но даже великие воины опасались острозубых змей, которых пришлось прижать к земле рогатинами. Твари выли и шипели, а великанша увесисто, но ладно шла к ладье. Она была одета в волчью шкуру, и как у Тюра-охотника, над толстым ее лицом скалилась мертвая волчья голова. Хюрроккин невесело усмехнулась, уперлась рукой в корму черной ладьи и толкнула. Ладья покатилась к черной воде так быстро, что вспыхнули катки. Великанша рассмеялась, и могучий Тор, не сумевший и на волос сдвинуть ладью, взъярился. Замахнулся молотом и хотел размозжить ей голову.

Великанша, защищаясь, вскинула тяжелый кулак, но тут боги взмолились: стойте, уймитесь, там – Бальдр. Тогда Тор снова воздел свой молот по имени Мьёлнир и призвал с небес гром и молнию, чтобы подожгли ладью и все, что на ней было. Синие язычки пламени замелькали на носу и корме, побежали по богатым уборам, по восковым телам Бальдра и его жены, заплелись в гриву охваченного ужасом коня, и вот вспыхнул костер уже не синим, а красным и золотым, и с ревом взметнулся вверх. Ладья с ее страшной ношей медленно выплыла в море. За ней тянулся след, алый, как кровь, и там, где встречалось небо с землей, пролегла полоса, черная на черном, зловеще подсвеченная неимоверным пламенем. Онемевший Тор замер с воздетым молотом, и тут у ног его метнулся какой-то карлик. Тор пнул его, и карлик улетел в самый огонь. Карлика звали Лит. Только это о нем и известно, что его звали Лит и что он сунулся, куда не нужно, за что угодил в костер и зажарился заживо.

Вокруг расползался запах горящего мяса, божьего, конского, карличьего, запах тлеющих пахучих трав и душистого дерева, кипящего вина, плавящегося золота и пара, клубами подымавшегося с воды. Мир еще не погиб, но что-то гибло сейчас у всех на глазах, и впереди маячила неминуемая погибель.

Хюрроккин уехала к себе в Ётунхейм, и Тор не смог свести с ней счеты. Альвы и карлики, герои и валькирии плакали горючими слезами. Фригг не плакала. Она твердо решила повернуть смерть вспять и оживить Бальдра.