Вам, наверное, кажется, что я преувеличиваю, рассказывая о вещах, слишком сложных для девятилетнего мальчишки, что я прибавляю что-то от себя или что здесь много авторского вымысла. Возможно, такое впечатление складывается у вас оттого, что я не рассказываю об остальном, то есть о событиях тех дней, которые вяло текли, как и в те годы, когда мы с Полем, скучая, проводили время на сеновале. Безмятежная скука царила в нашей жизни. И даже те маленькие происшествия, из которых я создал так много историй, таяли в мягком тесте дней, словно вишенки, погруженные в тесто клафути, — знаменитый клафути был фирменным десертом нашего региона и неизменно подавался к воскресному обеду. Поль, я и близнецы тоже наловчились готовить его, правда, они просили, чтобы мы не ставили его в духовку, поскольку газовая плита — слишком опасная штука для детей. Процесс выпечки был уделом взрослых, а нам приходилось терпеливо ждать момента, когда противень вытащат из духовки, чтобы не пропустить воскрешения вишен или груш, или ягод ежевики, но чаще всего, вишен, которые поднимались красными или черными бугорками под светлой корочкой клафути и которые мы, если взрослые позволяли, с большой радостью освобождали из плена чайной ложечкой.

И вот теперь, когда я пишу эти строки, то поступаю с той нашей жизнью точно так же, как с вишенками и клафути. Тесто моей девятилетней жизни долго пеклось в рутине лет, но теперь пирог готов и я делаю с ним то, что делал в далеком детстве: я достаю из него вишенки радостно-красные или угрюмо-черные воспоминания, — вот и весь рецепт.

Однако количество добытых вишенок не должно, по идее, превышать изначальное количество ягод, положенных в тесто, и вот здесь моя метафора немного хромает. Уж слишком длинной получается череда вишенок, вытащенных на белый свет, они принижают правдивость моего повествования, которое становится излишне ярким, а ведь было и светлое податливое тесто обычных дней, пока еще не запеченных, если вы меня понимаете. Ты же не будешь смеяться надо мной, Наташа? Ты же воскликнешь своим веселым и слегка возмущенным голосом, который так сильно тронул мое сердце: «Ну конечно же, он прав, писательство очень даже может быть вишневым клафути!», и объяснишь мне, как пишется повседневное тесто или каким его любят читатели, и как добиться филигранной выпечки, и как… а я преподнесу тебе клафути или, нет, лучше, розы, хотя даже не розы, а мои сто страниц.

Мы с Полем много раз выпекали клафути. На ферме, у нас дома и даже у Дефонтенов. Близнецы не знали этого слова: «А что такое клафути»? Оно привело их в полный восторг, они раз за разом повторяли его по слогам, и было потешно слушать, как им не удавалось правильно соединять слоги и они учили их по-отдельности. «Клаф, клаф» — это было смешно уже само по себе, затем шло «фу» — пирог, который дал прибежище безумцу[3], — вот это да! я с изумлением открывал вместе с ними привычное слово, и наконец «фу» становился «фути»! «Почему не „футю“[4], Рафаэль?» — спросили они. Им не всегда давался звук «ю», и у них чаще выходило «у», «почему не „футу“, Рафаэль?» — «Нет, точно вам говорю, это „фути“, „и“ на конце, повторите, ребята», и они вновь начинали прилежно заучивать произношение, но по-прежнему запинались. «Ты что, не видишь, что они тебя разыгрывают?» — ворчал Поль. Да, пожалуй, они притворялись, но делали это для того, чтобы я вновь почувствовал себя их гидом, как тогда, в первые четыре дня их пребывания в нашей школе. И когда мы разучивали произношение клафути, я чувствовал, что нас соединяют прочные и теплые тайные узы, а теперь это одно из лучших моих воспоминаний.

И мне как-то позабылось, что иногда они непонятно по какой причине, глядя на меня невинными глазами, коверкали мое имя, невинно бормоча «Рафуту» вместо «Рафаэль», то есть «Раф футу», что на их сленге означало пропащий Раф, пропащий Рафаэль, а я прикидывался, что ничего не слышал, поскольку мне было очень больно.

Поль, которого особо не интересовали наши «заморочки», как он говорил, хотя нет, вслух он этого не говорил, так как был моим другом и по-своему обладал чувством такта, хотя я прекрасно читал его мысли, как-то предложил: «А давайте испечем такой пирог». Предложил и просто засиял, поскольку обожал готовить. Он склонился к близнецам: «Я научу вас делать клафути, эй, Раф, научим их?» — «Да, давай научим», — отозвался я с восторгом, и близнецы тоже обрадовались. «Клаф, Раф, клаф, Раф», — припевали они, и Поль хохотал, а у меня от счастья чуть было не начался приступ апноэ. Поль был в веселом настроении, мой старый друг снова был неотделим от меня, мы взяли близнецов за руки, — Лео и Камилла оказались в центре, — ну вылитые папа-мама.

Я глубоко вдохнул, так как надо было решать, где мы будем творить сей кулинарный шедевр. «Идем к тебе», — сказал Поль, который чувствовал себя не в своей тарелке у Дефонтенов, и я объяснил мальцам, что мой дом находится неподалеку от их дома и мы успеем вернуться до прихода их бабушки и дедушки, стало быть, дело было в понедельник.

В том году близнецы, наверное, лишь однажды были у меня, то есть в доме моей матери. Однако в этот раз что-то не заладилось. Сначала обнаружилось, что у нас не было ни одного фрукта ни в холодильнике, ни в кладовке во дворе, затем стало понятно, что мы не поместимся вчетвером в нашей крохотной кухне, и завершило безрадостную картину отсутствие необходимой кухонной утвари. Пока мы с Полем ломали голову над тем, как же все-таки осуществить наш замысел, Лео и Камилла бегали по двору, гордо именуемому моей мамой «садом» и служившему нам для самых разных целей. Они молча глазели по сторонам, а я украдкой, пока Поль открывал и закрывал ящики на кухне, следил за ними. Я почему-то думал, что увижу в их глазах презрение, что мне станет стыдно, и я почувствую себя униженным, но ничего подобного не произошло. Они осматривали наш унылый садик с таким же спокойствием, как и все другие места, где побывали, ничего не оценивая и не сравнивая, почти не проявляя любопытства, словно они были путешественниками из далекой галактики, для которых все земные пейзажи одинаково незнакомы.

Лео все же кое-что заинтересовало, он с любопытством уставился на сарайчик с покатой крышей, идущей от середины стены до самой земли. «Смахивает на вигвам», — важно заявил он. Они никогда не видели ни таких сарайчиков, ни кладовок. Щеколда привела их в дикий восторг, и они без конца открывали и закрывали дверь в кладовку. Пожалуй, впервые я видел такой живой интерес в их глазах. Наш сарайчик вдруг показался мне настоящим чудом. «Ни у кого такого нет», — с гордостью произнес я. «Да, у нас дома такого не было», — согласился Лео. Я, само собой, не понял, какой «дом» он имеет в виду: в Нью-Йорке, Лондоне или Гонконге? «Мы с Лео могли бы здесь жить», — сказала Камилла. Они уселись на пол, прижавшись друг к другу, словно привыкая к своему новому жилью. Поль, поняв, что планы с клафути летят в тартарары, сказал: «Идем к Дефонтенам», и малыши, с сожалением вздохнув, покинули свое убежище, а мы поплелись за ними.

Когда вернулись Дефонтены, то слегка ошалели от представшей их взору картины. Поль к тому времени уже сбежал под предлогом, что его ждет сестра, мы не успели прибраться на кухне, клафути потрескивал в духовке, — он получился превосходным, — но мы нарушили правило номер один: не включать самостоятельно газовую плиту. Я ожидал хорошей взбучки, вроде той, что обычно устраивала мне мама, с пронзительными криками и ужасными угрозами как минимум в течение пяти минут, но ничего такого не случилось. «Близнецы, в следующий раз… — начал было говорить господин Дефонтен мощным голосом, гремя раскатистым „р“, но тут же стушевался под взором супруги, сбился на полуслове и уже более мягким тоном произнес: — Близнецы, в следующий раз дождитесь нас, чтобы поставить пирог в духовку, просто подождите, чтобы мы включили плиту». А госпожа Дефонтен уже прибирала кухню, чуть не выталкивая мужа за дверь, на этом всё и закончилось. Можно было подумать, что они испугались. Но кого? Близнецов? Во всяком случае, не меня — в мою сторону они даже не посмотрели. Я был никем. Несколько минут спустя нас уже звала госпожа Дефонтен. Для нас устроили полдник в столовой, стол был сервирован изящными тарелочками и белоснежными салфетками, а посредине стояло большое красивое блюдо с провинившимся клафути. «Конечно, для полдника поздновато, — сказала госпожа Дефонтен, — но что поделаешь!»