О том, как многие воспринимают действия медиков и как их интерпретируют, я много случаев могу рассказать довольно забавных. И это не анекдоты, а реальные истории из моей практики.

Поступила к нам однажды бабушка, у которой были рецидивирующие фибрилляции желудочков, это такое опасное для жизни нарушение сердечного ритма. Пока она была у нас в реанимации, мы ей или дефибриллятором, или иначе заводили сердце, всё было нормально. Назначили терапию, ей стало получше, нарушений ритма вроде как не повторялось, перевели её в отделение.

И вот едет она на какое-то исследование на лифте. Тьма людей там в лифте с ней, и заходит доктор, который у нас её вёл. И вдруг эта бабулечка теряет сознание и начинает сползать по стенке. То есть у неё опять пошла фибрилляция. Доктор сгребает пальцы в кучу и по грудине ей – хрясь! Один, другой раз, начинает её тормошить. Кто-то останавливает лифт на этаже, народ в ужасе разбегается. Через пять минут в мой кабинет врывается взбудораженная тётенька с квадратными глазами и, задыхаясь, выпаливает: «Там!.. В лифте!.. Врач напал на бабушку! Накинулся ни с того ни с сего и начал её избивать!»

Вот так непосвященные порой воспринимают врачебные действия. А когда они пытаются давать советы, уши в трубочку сворачиваются».

И вот о чем я ещё сейчас подумал. С первых минут своего появления на экране доктор Хаус заявляет: «Мы стали врачами не для того, чтобы лечить пациентов. Мы стали врачами, чтобы лечить болезни». И больные его действительно мало волнуют, он вообще с трудом находит силы общаться с ними, строя свою диагностику на одних исследованиях, КТ, МРТ, анализах, не гнушаясь рискованными экспериментами в подтверждение своих версий.

Заботу о людях он не считает своей задачей, он нашёл себе другой мотиватор – решение сложных запутанных случаев, разгадку медицинских головоломок. В этом он силён. Но если задуматься, при таком подходе врач – не более, чем компьютер, чья эффективность зависит лишь от объёма базы данных.

Конечно, надо различать кино и реальность. «Все лгут» – утверждение, положенное в основу работы Хауса. Настоящий же доктор исходит ровно из другого – люди не лгут. И это порой гораздо страшнее. Человек, находящийся за гранью отчаяния, вполне может сказать «у меня всё нормально», потому что хочет в это верить. Безусловно, он обманывает и себя, и других. Парадокс в том, что это-то и есть его правда. И задача врача разобраться, понять, что значит «всё нормально», а сделать это можно, только поверив в человека, заглянув ему в душу, чтобы после помочь телу. На том уровне, где работают настоящие врачи, понятия лжи вообще не существует.

Пусть доктор Хаус процветает на Западе, а мы будем слушать больных, сопереживать им, помогать и – врачевать. Будем оставаться человеками.

В задачи реанимационного отделения входит не только оказание экстренной помощи, но и наблюдение за больными с относительно стабильным состоянием жизненно важных органов и систем.

Говорит врач-ординатор отделения реаниматологии и интенсивной терапии Дмитрий Бессонов: «К нам поступают самые разные пациенты. Инфаркты, инсульты, опасные нарушения сердечного ритма, острые отравления, попытки суицида. Любые состояния, угрожающие жизни – всё это наш профиль. Привозят с разнообразными расстройствами: дыхания, системы кровообращения, с печёночно-почечной недостаточностью.

И дежурства складываются по-разному. Случается, привезут двоих, которые всю ночь пытаются умереть, и это жуткая ночь. А бывает, привезут 12 человек, и у всех какая-то ерунда, купированные приступы.

Да, в реанимацию доставляют и с ерундой тоже, например, с остеохондрозом. Человек неудачно повернулся, у него ущемился позвонок или грыжа. Возникают жуткие боли, он начинает орать, паниковать, вызывает «скорую». Та приезжает, снять кардиограмму не может, потому что он весь ворочается, диагностируют инфаркт и привозят к нам.

Или вот пациент поступает с нарушением ритма – пароксизм, мерцание или трепетание, не жизнеугрожающее нарушение, но всё равно подлежащее госпитализации в реанимацию для наблюдения. Прокапали – ритм восстановился. Перевести его в терапию мы сразу не можем, так как должны понаблюдать несколько часов, поэтому он все равно занимает койку. И вот таких больных за ночь могут привезти с десяток.

РЕАНИМАЦИЯ – МЕСТО ЭКСТРЕННОГО РЕАГИРОВАНИЯ.

НАХОДИТЬСЯ ТАМ ДОЛЬШЕ ПОЛОЖЕННОГО СРОКА

ПОПРОСТУ ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ.

Мелкие инфаркты тоже госпитализируются только в реанимацию. Мелкие – это когда человек чуть ли не своими ногами пришёл. Ну, поставим капельницу, понаблюдаем. В принципе с таким не очень опасным случаем человек может и отказаться от лечения, может уйти домой. У нас ведь не тюрьма, никто людей насильно не хватает и не привязывает. Вот если человек говорит: «Я не хочу лежать здесь у вас с инфарктом, я сейчас встану и пойду по небу в Магадан» – то тогда да, приезжает психиатрическая помощь и помогает ему успокоиться.

Привозят порой и алкоголиков с «белочкой». Были случаи, когда один человек мог и здоровую охрану раскидать, и психиатров, но у них свои методы. Они никогда не думают и не обсуждают пациентов. У нас как-то пациент с алкогольным делирием засел в палате со скальпелем, то ли зомби ему померещились, то ли инопланетяне. Мы стояли, мялись, примерялись, как бы так столик закатить, чтобы его сбить с ног. Приехали психиатры, послушали наши рассказы разгоряченные: «Он вон там стоит! Со скальпелем!», сказали спокойненько «Ща!», дверь ногой открыли, вытащили его уже связанного в смирительной рубашечке и увезли в Потешный переулок.

Или ещё такой был у нас пациент, тоже мне запомнился. Он лежал-лежал на кровати, подзывает меня и шепчет: «Доктор, надо срочно в милицию звонить!» Я ему: «Зачем, что случилось?» А он отвечает: «У вас вон там на подоконнике таблетки лежали, они упали за окно, они прорастут потом, эти таблетки, и захватят больницу! Надо вызвать милицию, чтобы они их забрали, они упали прямо в землю!» Тут понятно, что надо психиатрическую бригаду вызывать. Такого пациента мы, конечно, не отпустим, даже если он напишет сто отказов от лечения.

А вообще, если человек хочет уйти, мы не можем его насильно держать, в каком бы он ни был состоянии. Были прецеденты, когда человек говорил: «Я уйду в любом случае». Говорим: «Хорошо, пишите расписку, что вы не имеете претензий к врачам, вас предупредили, что вы можете умереть». Но сначала ты садишься с пациентом и объясняешь: «У вас – инфаркт, у вас в сердце, грубо говоря, дырка. Это может осложниться. Скорее всего, вы умрете, если уйдете». То есть, мы это делаем не из равнодушия: «Ну, уходишь, да и черт с тобой». Но нельзя же держать.

Иногда уходят, потому что у некоторых какие-то дела важные, у некоторых просто недоверие к врачам. Многие из пациентов, которые приезжают даже с очень тяжелым инфарктом, часто не могут перестать беспокоиться о каких-то своих делах неотложных. Кто-то кошку оставил, надо срочно соседке звонить. Одна женщина переживала, что её в больницу увезли, и муж сейчас же к любовнице побежит. Хотела уже сорваться и поехать, чтобы застать его на месте преступления. Большинство людей, конечно, остается в реанимации, если это действительно нужно, но в случаях отказа от лечения адекватного человека мы с этим ничего не можем поделать. Если человек психически здоров, решать за него мы не имеем права.