Свора котов и крыс грызла ее голые стопы, парализованные ударом. Животные вяло лакали кровь из разодранной плоти, словно волчата в норе, сосущие молоко матери. Выше, у старухи под юбкой, крыса размером с футбольный мяч вгрызалась в мякоть между ног. Карлик завопил, нападая, ожидая бегства демонических тварей, но вместо этого они лишь немного сдвинулись, неохотно, всей стаей вместе.

Собачонка панически зарыдала из коридора. Без толку расталкивая ногами котов и крыс, карлик выглянул из дверного проема в меркнущий свет, и увидел, как чихуахуа исчезает в пасти огромного питбуля. Чудовище сомкнуло челюсти на крошечной собачке, потом яростно затрясло ее; глаза пса были мертвы и бесстрастны, а кровь била из раздавленного тельца, струясь по его клыкам.

Толпа наркоманов одобрительно хихикала, выступая из тьмы. Карлик ринулся сквозь них, толкаясь и царапаясь, ощущая из-под их одежд запах убийства. Он впился ногтями в лицо нападавшего. У него в руках остался лоскут плоти — кожа, выжженная аккумуляторной кислотой.

Карлик прорвался и прыгнул в темнеющий лестничный пролет, ведущий к его комнате. Он слышал, как наркоманы смыкаются стеной позади него. Он добрался до своей двери и захлопнул ее, но прежде, чем ему удалось ее замкнуть, внутрь вломился питбуль, который был тяжелее карлика, и его огромной силе человечек противостоять не мог. Он упал на спину, и в одно мгновение пес запрыгнул ему на грудь.

Они все ввалились внутрь, хохоча и ликуя, поздравляя друг друга, как футболисты после хорошей игры. Отозвали собаку и затащили отчаянно сопротивлявшегося карлика на стол. Они хотели знать, где спрятаны деньги. Они знают, что у него есть деньги, потому что они видели, как он продавал свой хлам по городу, и они хотят деньги сейчас, мигом. Один посветил по комнате слабым фонариком, освещая груды электронных сокровищ. Другой ткнул сигаретой карлику в щеку. Объятый ужасом, тот попытался заговорить, издав последовательность идиотских слогов. Они опять засмеялись, испытывая явное удовольствие оттого, что он, похоже, их дурачит. Один достал из кучи хлама на полу плоскогубцы.

— Говори! Слышь, ты, лучше говори!

Он вбил плоскогубцы карлику в рот. Его чумазая рука — в крови, и кровь бьется в ней прямо под кожей, готовая вырваться наружу. Карлик запел протяжным воем «Ааааааааа-ах» — как буксующий автомобиль, когда плоскогубцы сгреб-ли его язык и рванули его изо рта, как толстую резинку.

Теперь его песня стала высокочастотным визгом, безумно затихая и ускоряясь, как аудиопленка в перемотке. Его тело билось на столе сдувающимся воздушным шариком.

— Да ёб твою, сука, ёб же твою! — выругался наркоман с раздутой багровой рожей, протолкавшись к нему сквозь толпу, отрезал язык ржавым детским карманным ножиком и отшвырнул его за спину во тьму, как какую-то заразу. Под собственным воем немой карлик слышал, как питбуль вгрызается в бесполезный орган.

1993

Полупрозрачная кожа туго натянута на костях ее руки. Видно, как кровь бьется в нежной сетке вен. Костяшки и суставы кажутся беззащитными, непомерно большими, обнаженными. Внезапные всплески электрической энергии дергают пальцы непроизвольными спазмами, на которые она отзывается, проводя рукой по волосам цвета желтого меда, разглаживая бедро, потирая виски.

Ее кисть лежит, вздрагивая, на столе, как напрягшееся животное, что заглядывает ей в глаза. Она смотрит на свое отражение в зеркале. Сквозь пулевое отверстие в замерзших узорах на окне точечный прицел света простреливает слева от нее и ложится на сустав большого пальца. Она, кажется, чувствует это жжение, как если бы свет проходил сквозь увеличительное стекло, и отодвигает руку немного в сторону. Облатка света теперь падает на жаростойкий пластик стола. Медленно по дуге сдвигаясь по столешнице, она вытягивается в овал и, в конце концов, смазывается в неопределенное размытое пятно.

Она, кажется, замечталась, потерявшись в своем отражении, в совершенной симметрии своего лица. На улице холодно,

а окно справа от нее открыто. Она без рубашки. Должно быть, ей холодно, но она не подает виду. Ее груди поднимаются и опускаются в тонком ритме ее дыхания, нежная кожа слегка коробится от холода, как апельсиновая корка, янтарные соски тверды и приподняты. Ее глаза как будто полны слез, но ни слезинки не стекло по щекам. Она почти не мигает. Внизу на улице заводится грузовик, вызывая хор автомобильных сигнализаций, хаотически прыгающий между зданий, но она не шевельнется, будто живет в высшем, параллельном мире, населенном немногими избранными, в герметичном нетронутом покое. Наверное, она медитирует, загипнотизированная очарованием своего лица. Замышляет ли она хладнокровную месть за некое детское предательство своих школьных подруг или, как я, просто заворожена светом, которое сквозь глаза излучает ее беззащитное тело?

Я сижу часами, неподвижно, как она, и мои мысли протягиваются в ее мысли.

Когда солнце начинает садится за лесом городских башен, силуэтами вырисовывающихся на фоне пурпурного неба, она внезапно схватывает со стола щетку слоновой кости, словно та пыталась убежать или, подпрыгнув, впиться ей в горло, и ожесточенно рвет ею свои волосы. Она выдергивает пригоршни золотых волос, застрявшие в щетке, и отбрасывает от себя эти хлопья, как будто они начали ползти вверх по ее руке. Она берет со стола ленту и туго стягивает ею волосы, захлестывая гибкую петлю на макушке, как если бы волосы были некой гнусной порослью, которую любой ценой не следует подпускать к лицу и телу. Я кричу ей через пропасть между нашими зданиями, что люблю ее, но она не слышит меня за шумом машин, и берет бритву со стола, и разрезает свое лицо сотней вертикальных порезов, а ее рот корчится в немых пароксизмах экстаза.

1994

Сокрытая расстоянием, тьма позади звезд достигала непроницаемой черной плотности. Свет, мысль и возможность беспомощно всасывались в затягивающее устье черной дыры. Внутри дыры было сконцентрировано сердце противоположности пространства. Будущее и прошлое аннулированы, позади и впереди. История разверзалась свежей раной, обрубленная, не успев начаться. Молчание уничтожено.

Земля плавала в море черной крови, сверкая, как тлеющие угли в руке невидимого бога. Его гнилое дыхание распространяло облака ядовитого газа, окутывая континенты сладкой на вкус атмосферой. Возбужденные орды крылатых рептилий-хищников мигрировали по полушариям, окаменелыми глазами высматривая добычу, бросая тени на красную грязь, как тайные знаки, блистающие из-под небес, где жили сокрытые божества. Под землей жидкий огонь сворачивался волнами погребенной ненависти. Безумный вой отдавался эхом в сумрачных подземных каньонах, зависнув на единственной ноте подвешенной боли невежества и дикости.

Стекло и сталь городских башен отражают огни проезжающих машин, за зазубренным горизонтом луна бросает на тучи красные пятна. Пар поднимается из трещины в замшелом бетонном полу в основании брошенного здания. В соседнем квартале, в фешенебельном отеле, где персонал набирают из актеров и моделей, а раковина в ванной твоего номера — полированная воронка из нержавеющей стали, ты привязан на коленях в углу рядом с унитазом, голый, в синяках, на сверкающей твердой белой плитке больно стоять на голых коленях, ты смотришь на себя в овальное зеркало, ожидая убийцу, который придет и сначала оторвет по кускам твою кожу клещами, затем вырвет твои зубы и будет ебать твой теплый кровавый рот. Ты поместил объявление в порножурнале: «Привлекательный Профессионал Ищет Наказания За Гордыню От Эксперта Пыток» — вот с такими вот плачевными последствиями. Теперь ты точно знаешь, что умрешь, исход необратим и не поддается твоему контролю. Твоя сложная психология наслаждения и желания безнадежно переплетена с твоим больным чувством самооценки. Экстаз для тебя невозможен, если твои нервы не насыщаются одновременно его противоположностью. Поскольку ты не можешь без эйфории, как единственно действенного средства стирания твоей личности и обслуживающего ее самоосуждения,™ одновременно не можешь без боли и сложных ритуалов, которые выстраиваешь для превращения ее в наслаждение. Когда тень убийцы движется к тебе, и ты видишь, как она скользнула по розовато-лиловой стене ванной комнаты в кристальном отражении в зеркале, теплая полнота растет у тебя между ног. Хотя тебя охватывает страх, ты ощущаешь целостность, о которой никогда не мечтал.