Хобби Мийе-старшего — пешие прогулки. До Испании. Если в пути его застигает дождь, он садится на поезд, едет домой, чтобы переждать ненастье, а потом возвращается в пункт Икс с новыми силами и запасами провианта. Так, швом «назад иголкой», он уже пару раз добирался до Страны Басков.

О чем же мы, два заядлых путешественника и любителя пеших прогулок, могли говорить, как не о погоде? О-о, эту тему мы проходили! Сейчас-то я поражу его чистым французским прононсом, за который меня так хвалили на курсах.

— Кель бо там, — говорит он, имея в виду, что стоит хорошая погода.

— Уии, мэ трэ ша, — бойко отвечаю я: да, мол, только очень жарко, — и мысленно хвалю себя за то, что в кои-то веки не перепутала французское «мэ» и итальянское «ма».

— Трэ ша? — округляет глаза Мийе-старший. — Кель ша?

— Ну, ша-а, — повторяю я, обмахиваясь для наглядности.

— Сэтт ша? — показывает он на спящую белую кошку.

— Но! — в отчаянии мотаю я головой. — Ша-а-а! — оттягиваю ворот майки и высовываю язык.

— А тю аллержи о ша?! — На его лице появляется беспокойство.

— О господи, да нет же! Ша, хот, жарко!

— Ей жарко, — переводит вовремя появившийся Гийом.

— Да, именно, — подпрыгиваю, видя на лице папы Мийе просветление. — Я же и говорю, трэ ша!

— Шо! Трэ шо-о-о! А ты ему талдычишь «очень-очень кошка».

Ах, эта московская привычка акать и вообще невнимательно относиться к окончаниям! Все последующие утра теперь начинались с лукавых расспросов, не донимали ли меня ночью кошки.

Хотя мы молча друг другу симпатизировали, с Мийепапой взаимопонимания добиться было нелегко. Он родом из Лангедока, а там говорят со скоростью строчащего пулемета, умалчивая о существовании половины согласных в слове. Зато я прекрасно понимала его богатую жестикуляцию. Однажды утром он, столкнувшись со мной на кухне, сделал щиплющий жест в воздухе и сказал что-то про морковку.

— Нет, спасибо, — ответила я, — мы недавно позавтракали.

Он замотал головой, пряча улыбку.

— Тэ швё, — щипал он себя за коротко стриженный ежик, — сон комм ля карот.

Иными словами, волосы у меня цвета моркови. Какое после этого взаимопонимание… Хна с кефиром? Больше никогда!

Единственным членом семьи, с которым я вела продолжительные связные беседы, не опасаясь попасть впросак, стала собачка Юла. С людьми же интеллект пребывал в режиме офлайн, я старалась молчать и выглядела почти предметом сервировки. Чтобы не чувствовать себя совсем никчемной, я как одержимая мыла посуду. После обеда из пяти блюд ее было предостаточно. Сразу после ужина я подрывалась на кухню и решительно брала инициативу — читай, губку с моющим средством — в свои руки, отмахиваясь от хозяйских возражений бодрыми заверениями: «Да что вы, я обожаю мыть посуду! Это практически мое хобби!» В последний день я заметила, как мама Мийе выгружает тарелки из посудомоечной машины. Она перехватила мой изумленный взгляд:

— Да, знаешь, так экономней, воды расходуется меньше. Но мы думали, раз тебе так нравится, не будем мешать.

После Юлы с Беатрис у нас было наилучшее взаимопонимание. Гийом объясняет это тем, что она родом из Эльзаса, а там говорят очень мед-лен-но. Почти как эстонцы. Я же склонна объяснять это женской солидарностью. Иначе как бы она в полминуты разгадала пантомиму «Не найдется ли у вас жидкости для снятия лака?» Уверена, любой мужчина в ответ на мои энергичные заламывания пальцев предложил бы никчемный йод. Да и чего ждать от мужчин, если они не могут угадать «жарко» в «кошке».

Расставались мы, конечно, большими друзьями. Я сделала вывод, важный для всех девушек на выданье: ничто так не располагает к вам его родственников, как смущенная улыбка и молчание. Видно, судьба очень хотела выдать меня замуж, раз искусственно помещала в такие условия, где я, говорливая и язвительная, могу только молчать и улыбаться.

А цветки кабачка оказались до обидного неромантичным блюдом: по сути, они лишь красивый предлог для кляра из яиц и муки.

Без особых на то оснований я всегда была уверена, что выйду замуж за богатого человека. Поэтому, когда я отперла ключом, только что полученным у домоправительницы мадам Лопез, дверь квартиры Гийома, я сразу поняла, что отношения наши ненадолго. Точнее, что они уже затянулись.

Проход загораживала хлипкая этажерка, нагруженная банками с крупой и коробками с порошковым картофельным пюре. Сразу налево была кухня… площадью два квадратных метра, из них полтора занимали стиральная машина, раковина и покосившиеся фанерные стеллажи с провиантом на случай войны — макаронами, мукой, консервами. На полу — горка мусорных пакетов и батарея пустых бутылок. Здесь не попеть песен под гитару, не почаевничать с подругой. Холодильник занимал почетное место в гостиной: белым бочком он прижимался к маленькому телевизору, балансирующему на кривоногой табуретке. В нише встроенного шкафа, из которого для экономии пространства вынули двери и полки, переплелись розетками десятки проводов, разбегающихся от удлинителя в разные углы квартиры. Большую часть гостиной занимала раскладная сушка для белья. А за ней, в углу комнаты, стояла совершенно независимо от стены чугунная батарея.

Я втащила чемодан в комнату Гийома («дальнюю», как было сказано в легенде, которую он прислал мне перед отъездом — она начиналась в зале прилета аэропорта Шарль-де-Голль и заканчивалась фразой: «Вот и диван. Располагайся (в мини-баре напротив есть бутылка вина), включай телевизор и жди меня — я приду ровно в семь»). Как и наш номер в брюссельском отеле, это была комната-кровать, точнее, комната клик-клак. Стены были завешены полотнищами агрессивных расцветок. На кровати возлежала электрогитара.

Пользуясь отсутствием хозяев, я бестактно заглянула в смежную комнату. Ее занимал Готье, школьный друг Гийома, с которым они несколько лет назад вместе перебрались в Париж. Там не было ни электрогитары, ни черных плакатов с лозунгами вроде «Это моя территория», зато на бездействующем мраморном камине стояли фотографии маленьких племянников. Похоже, я плохо прицелилась: вот же, буквально за стенкой, живет сентиментальный человек, созданный для гармоничных отношений. Впрочем, за три тысячи километров такая маленькая осечка простительна… но тем более обидно. Тем более — потому что комната эта на полтора квадратных метра больше соседней.

Когда я открыла дверь в ванную, стало очевидно, что ошибка в выборе куда масштабнее: я промахнулась не просто с человеком, а с целой страной. В Европе восемнадцатого века французы были известны своей… кхм… нечистоплотностью. Даже сейчас, поговаривают, во французских школах лояльно относятся к вошкам и целыми классами болеют папилломавирусом. А чего удивляться, когда в ванной нет ванны. И сама ванная размером со стенной шкаф. Чтобы протиснуться к душевому поддону, нужно обогнуть раковину, прижавшись телом к холодному кафелю стены, и перешагнуть через унитаз. Причем стоит заранее подумать, с какой ноги начинать движение, потому что в узкой щелке между вторым и третьим сантехническим объектом места остается только для пируэта левой ногой, но никак не правой.