* * *

Отношения с Гийомом в разных коммуникативных формах длились уже восемь месяцев, и все это время словно против моей воли. Это он звонил, это он писал эсэмэски, он составлял планы совместных поездок, он заканчивал разговоры фразой «Я люблю тебя», на что я продолжала смущенно отвечать: «Спасибо». Надо было как-то определяться, потому что знакомые мужского пола нервничали и требовали конкретики. Либо я вольная птица и перед встречей со мной надо по-прежнему брызгаться одеколоном с феромонами, либо на мне висит табличка «Занято. Руками не трогать» и теперь ко мне можно обращаться за советами в пользу других красивых девушек. Поэтому я решила в ущерб купаниям (Кемер, бархатный сезон, низкие цены) провести октябрьский отпуск в Париже. Надо использовать возможность бесплатно пожить там, пока она еще есть. Тем более что этот город отчаянно нуждался в хорошем втором впечатлении. Первый раз я увидела его три года назад в феврале, а февраль у меня всегда протекает с осложнениями. Сквозь призму паршивого настроения Париж показался грязным, несимпатичным и ужасно холодным — на всех фотографиях я получилась без шеи, она была втянута в плечи от озноба.

В семь вечера Гийом нашел меня на диване, мелко стучащей зубами от холода. Как удивились бы коллеги — вместо приветствия они часто восклицали: «Даша, опять в демисезонном пальто зимой!» Наверно, Париж обладает каким-то неизученным кровозамедлительным эффектом. И хотя, судя по страстным приветственным поцелуям, наши с Гийомом желания совпадали, я категорически отказалась снимать свитер в квартире, где нет центрального отопления, а в оконных рамах просверлены дырки для вентиляции.

— Я не знала, как включить это ч-ч-чудовище. — Дрожащим от озноба подбородком я указала на чугунную батарею.

Гийом нащупал коробок спичек под сушкой белья:

— Смотри, все просто. Зажигаешь спичку, открываешь наполовину этот краник на трубе и на три четверти краник на самой батарее, засовываешь зажженную спичку вот в эту дырочку, и — вуаля! — загорается огонь. Теперь открываешь до конца краник на трубе и регулируешь краник на батарее: единица — свежо, восьмерка — жарко, как в аду.

— М-м-не сейчас, пожалуйста, как в ад-ду, — проклацала я зубами в ответ.

Через сорок минут квартира прогрелась, из кухни потянулись аппетитные запахи, а я сидела на диване, завернутая в его дырявый халат, и бездумно созерцала бокал красного вина. Тот самый бокал с аляповатым синим орнаментом, который путешествовал с ним в Бельгию.

Гийом вызвался соорудить торжественный ужин из топора — в холодильнике обнаружились только залежь початых копченых колбасок, наполовину опустошенная банка корнишонов и треть смертно окоченевшего багета в морозилке.

— Зачем ты заморозил багет? — спросила я с укоризной.

— Чтобы в доме всегда был хлеб.

— Но у тебя универсам прямо внизу, не проще ли сходить за свежим?

— Никто, кроме нищих эмигрантов, не покупает хлеб в универсаме. Настоящий хлеб продается в булочных. А булочные не работают по выходным… да и вообще когда им вздумается. Это же семейные предприятия.

— И из-за риска не найти открытую булочную в воскресенье ты делаешь запас мороженых батонов? — уточнила я, не в силах поверить, что тот же самый человек намекал на «бессистемную загруженность» нашего московского холодильника, кормящего трех капризных в вопросах еды женщин.

— La maison sans pain c’est comme le soir sans calins[8], — вдохновенно ответил он.

С тех пор как Гийом поймал меня на том, что я записываю некоторые его примечательные фразы в блокнот, чтобы использовать в будущих статьях, в нем проснулся талант к составлению афоризмов. Этот талант был зарыт очень глубоко под другими его талантами, поэтому, выбравшись на поверхность, он не сразу сориентировался, что от него требуется.

— Calins? — Я наморщила лоб.

— Я тебе после ужина объясню.

Каково же было мое удивление, когда на журнальном столике, который по причине нехватки места заменял тут обеденный, появилось нечто похожее на шедевр Хуана Миро — черный фон тарелки, зеленый акцент гуакамоле, темно-красные мазки сушеных помидоров, розочки лососевой пасты, башенки круглых гренок и поверх всей композиции — вензель из веточек петрушки. Мне оставалось только ахать, потому что потревожить эту картину вилкой мог лишь бездушный варвар.

— Это закуска, — объявил Гийом, довольный произведенным эффектом.

Я выпучила глаза:

— А что, будет еще основное блюдо?!

— И даже десерт, — кивнул он.

Главным блюдом оказалось мясо по-французски, под шапкой из лука, сметаны и сыра. С каждым кусочком Гийом казался мне все привлекательнее, все роднее. А когда на столе появились «иль флоттант», или «плавучие острова» (легкое безе в соусе из английского крема с добавлением кофе), я уже готова была выдохнуть: «Я люблю тебя».

— Дорогая, подойди на минутку, — нежно позвал он из кухни.

Я с готовностью поспешила сделать два с половиной шага, разделяющие кухню и гостиную. Вот прямо сейчас и скажу.

— Я хотел объяснить тебе, как сортировать мусор, потому что заметил, что у вас в стране это не принято. Смотри, вот это… — Гийом двумя пальцами достал из мусорного ведра стаканчик из-под йогурта и потряс им у меня перед носом, — пластик, он может быть переработан. Значит, кидаем его вот в этот пакет. В первом пакете — неперерабатываемые отходы, во втором — годные на вторсырье, в углу — банки-бутылки и все другое стеклянное. А это… — он приподнял за хвостик почерневшую банановую кожуру, — кидаем в специальный мешочек и сразу его завязываем, чтобы мухи не налетели. Сейчас уже темно, а завтра спустимся во двор, и я покажу тебе, что в какой контейнер выбрасывать, ладно?

Я кивнула, проглотив вертевшиеся на языке три слова. Те самые, которые он ждал услышать уже несколько месяцев.

* * *

Нет, не запахом круассанов и не переливами аккордеона… Та-дах! Та-дах! Та-дта-та-даааах! — так началось мое первое парижское утро. Кому пришло в голову поставить контейнер для стеклотары внутри двора-колодца? Кому пришло в голову выбрасывать туда пустые бутылки в восемь утра?! Определенно тому, кто даже поверхностно не знаком с законами акустики: грохот разбивающегося вдребезги стекла (выброшенная в контейнер бутылка пролетает до дна около метра) уносится к небу, запертый с четырех сторон каменными стенами, и с каждым этажом эхо усиливает его. Гийом ушел на работу десять минут назад. Не представляю, чего ему это стоило, если учесть, что до трех ночи мы не спали сами и мешали спать соседям слева, сверху и снизу. Я намеревалась проснуться только в половине одиннадцатого. Но соседи, видимо, решили отомстить за вчерашнее: они скрипели половицами сверху, стучали кастрюлями снизу, гремели бутылками со двора и хлопали дверями в подъезде. Масштабы их мстительности навели меня на мысль, что, возможно, в доме просто очень плохая звукоизоляция. Еще бы, здесь квартиры закрываются одинарной деревянной дверью, а на полу лежит древний рассохшийся паркет, громко стонущий от каждого шага.