— Дмитрий, — представился толстяк.

— Рита.

Черная акулоподобная машина мягко тронулась с места и мгновение спустя растаяла в сумерках — словно в океанской пучине. Рита почувствовала, что осталась одна в чужеродной среде. Она уже ни в чем не была уверена. А еще хотелось снять шарфик и почесать зудящую родинку.

Дмитрий мягко, но настойчиво потянул за руку.

— Идемте, Рита.

Рита засеменила за ним, не чувствуя ног. Вновь ожили позабытые было страхи. Дмитрий уверенно прошел мимо охраны, красиво обронив: «столик 48», проскочил через металлодетектор и уже вместе с Ритой нырнул в темное чрево клуба.

Внутри был полумрак, неестественное освещение. Грохотала музыка. Дмитрий провел Риту коридорами, лестницами и вновь коридорами, пока они не попали в большой зал. Здесь было людно. Мужчины, женщины, молодые и уже зрелые. Пили, танцевали, говорили о чем-то, пытаясь перекричать музыку и друг друга.

Рука Дмитрия сделалась влажной. Толстяк потел. А еще у него были толстые, короткие, сильно волосатые пальцы.

Николай Александрович велел «понравиться нужному человеку». Рита не знала, как понравиться толстяку. Он с первого взгляда вызывал у нее только неприятные эмоции. И никак не походил на сподвижника Боланда. Скорее это был какой-то персонаж из сочинений Ильфа и Петрова, бухгалтер Берлага или Васисуалий Лоханкин. «Неприятный тип», — подумала Рита и поймала себя на том, что с каждой минутой утверждается в этом определении.

Тем временем Дмитрий с удивительной для его комплекции грацией прошмыгнул между столиками в дальний угол, где какой-то длинный нетрезвый мужик лет тридцати — тридцати пяти с русыми волосами и выпяченной челюстью размахивал черным причудливым топором, явно собираясь запустить им в толстый деревянный щит, прислоненный к стене. На щите красной краской была нарисована мишень. Гул голосов на мгновение стих, длинный выкрикнул что-то вроде «Хэй-я!» и метнул свое оружие. Топор с глухим стуком вонзился точно в яблочко.

— Восемь! — закричали сидящие рядом люди. Многие зааплодировали.

— Стой здесь, — велел Дмитрий.

Рита посмотрела на толстяка с недоумением.

— Клиент не я, — пояснил он и кивнул на нетрезвого детину, выдирающего топор из щита. — Он.

Мужчина тем временем выдернул свою игрушку. Отошел на несколько шагов. Вскинул руку, чуть качнул ею, прицеливаясь, и снова метнул. Топор молниеносно пролетел расстояние до мишени и утоп в ней глубже, чем в прошлый раз.

— Девять! — радостно завизжали болельщики.

— За десятый! — заорал кто-то.

Мужчине пихнули в руку кружку с пивом. Зазвенели стаканы и рюмки. Народ загомонил. Кто-то выпалил короткий, как поцелуй на вокзале, тост. Выпили.

Дмитрий подтолкнул Риту:

— Давай!

И снова кивнул на отставившего пустую кружку блондина. Пока тот пил, кто-то заботливо выдернул топор и передал ему для очередного броска. Рита смотрела на того, кто был «клиентом», смотрела, как он смеется, блестя белыми крупными зубами, как уверенно, несмотря на хмель, принимает топор, что-то говорит, странно, не по-русски артикулируя…

В голове пролетело: «Железный дровосек…» Губы растянула невольная, нервная улыбка. Что ж, во всяком случае, дровосек был симпатичнее Дмитрия.

Вот он вскинул руку, задержал, взвешивая в ней оружие. Потом, куражась, выкрикнул:

— Хэй-я!!

Замахнулся. Любуясь собой, оглядел окружающих. На секунду Рите показалось, что он задержал взгляд на ней. И что-то в этом взгляде изменилось, словно «нужный человек» узнал ее. Или кого-то в ней.

Топор сорвался с руки.

Иллюзия развеялась.

Нелепо кувыркаясь, оружие пролетело отделяющее мужчину от мишени пространство, ударилось обухом о щит и зазвенело по каменному полу. Та часть зрителей, что до того восторженно принимала каждое попадание, на этот раз взорвалась недовольным улюлюканьем. Зато другая половина возликовала.

— Идем, — велел Дмитрий, кривя мокрые губы.

Его потные пальцы сжали Ритину кисть, и она снова почувствовала, как ее тянут куда-то, словно козу на веревке.

Дмитрий протиснулся сквозь толпу, приблизился к виновато улыбающемуся любителю швырять топоры, остановился, что-то крикнул, потом пододвинул Риту вперед.

— Шеф, — позвал он и, когда тот повернулся, просто сказал: — С днем рождения…

После странной, жуткой, очистительной ночи я чувствую себя заново родившимся, хотя почти ничего не помню. Точнее, не помню деталей. Ну, пошел ночью в магазин, ну, напали уроды, ну, подрался…

Нос, правда, слегка распух и побаливает, на скуле обнаружилась небольшая царапина, а костяшки пальцев основательно рассажены, но это все пустяки. Дядя Ульрик, человек буйного нрава, в молодости частенько попадавший в полицию за драки с портовыми рабочими, всегда говорит: «Гордись сбитым кулаком, а не синяком». Так что в общем и целом все нормально. Баланс.

Жизнь продолжается.

За завтраком, заедая кофе тостами с джемом, обнаруживаю на кухонном подоконнике пустую бутылочку из-под Tuborg. Машинально беру ее в руки, ощущаю холод стекла под пальцами — и вдруг ночь прыгает на меня, словно леопард с ветки.

Мархи!

Жертвоприношение кровью!

Пустота!

Да, зияющая пустота в душе. Рана, каверна, провал, в который льется лунное серебро. Это хорошо и… и холодно. Пусто. Я больше не мучаюсь от любви, но на смену тем мучениям, озаренным призрачным светом надежды, пришли новые — надежды нет, света нет, ничего нет.

Пустота…

День проходит так себе — еду в офис. Пробка, хмурые лица. На работе дежурно улыбаюсь во время дежурных поздравлений от руководства — Skype все же чертовски удобная вещь, — принимаю доклады от отделов, в обед Дмитрий приносит букет из тридцати трех пунцовых роз «от неизвестных воздыхательниц», ставит в вазу в приемной и, многозначительно двигая бровями, говорит:

— Шеф, вы не забыли — сегодня «Рай»…

Секретарша улыбается, курьер улыбается, даже золотые рыбки в аквариуме улыбаются. Ах, какие они все милые, добрые, заботливые люди! И нелюди.

А мне грустно. У меня внутри ледяная пустыня. Я словно пациент после операции. Все, что было ненужно, отрезали и утилизировали. Жить можно — но зачем?

— Дмитрий, — говорю я. — Наверное, ничего не надо… Я что-то плохо себя чувствую… Голова…

— Ше-еф! — глаза его становятся круглыми и блестящими, как собачьи носы. — Прекрати немедленно! Народ к разврату готов, водка стынет, мы с кредитниками зарубились, что ты десять из десяти воткнешь, штуку баксов поставили. И потом: за все уплочено!

«Воткнешь десять из десяти» — это он про метание топора. Ничего, перебьются. Я молча качаю головой — нет, мол.