– Сурок годится? – полюбопытствовал я.

Мне казалось, сурок-хорек, который путешествует из края в край, будет очень уместен.

– Ну, нет в тебе романтики! Ты же не идешь, а едешь. Это же совершенно другие ритмы. Вот, например: «Мимо окон проплывают поезда. / Нет да нет, а в них покажется… – (Тут последовала выразительная пауза.) – звезда!»

На это возразить мне было нечего, и мы перешли к изучению справочника по акушерству и гинекологии, под шумок прихваченного запасливым и любознательным Гришкой.

* * *

Билеты на поезд дедушка добыл (думаю, не без помощи нагана) в военных кассах на канале Грибоедова.

И наконец день настал.

Коля-таксист с сомнением поглядывал на количество чемоданов, которое каким-то чудом он должен был разместить в багажнике своей «Волги». Но как-то справились, и присевшая на задние колеса машина, скрипя и охая, доставила нас на Витебский вокзал.

Зеленая гусеница Ленинград – Одесса отдыхала на пятом пути.

Все было очень торжественно, как на первомайском параде. Колонны отдыхающих с криками «Куда?» бодро маршировали вдоль состава. Номенклатурные проводницы в форме и при погонах приветственно махали флажками. Некоторые нетерпеливые демонстранты уже праздновали, чокаясь бутылками и закусывая подозрительными вокзальными пирожками. Ошалевшие от счастья отпускники пели «Я люблю тебя, жизнь!» и напрасно надеялись на взаимность со стороны хмурых грузчиков, озабоченных железнодорожников и невозмутимых работников общепита.

Наконец состав эпилептично дернулся – и перрон медленно поплыл назад, а мы, набирая скорость, покатили навстречу новым приключениям.

Дедушка купил все четыре полки, чтобы нам было удобнее, все-таки ехать не одни сутки. Ночной горшок, задвинутый мамой под нижнюю полку, придавал купе домашний уют. А на верхней полке обосновался я, капитально и со знанием дела. Впрочем, там и книжек с картинками было не надо. За окном быстро, как в кино, менялись кадры. Стук колес убаюкивал. Я задремал.

Проснулся я от стука в дверь, за окном темнело. Через провисшие провода, как на скакалке, прыгали вверх-вниз ранние звезды.

Проводница принесла чай. Женщины, как всегда, разговорились. Откуда, куда, с кем. На просьбу мамы показаться я свесился с верхней полки.

Проводница умилилась:

– Какой кудрявый да симпатичный!

Мама зарделась от удовольствия. Папа, наоборот, прикрылся газетой – он терпеть не мог бабских причитаний.

– Ну, и куда такой большой мальчик едет? А ты и читать умеешь? – И проводница хвастливо добавила: – Мой-то тут меня из рейса басней Крылова встретил. А ведь не больше тебя, всего на какой-нибудь годок старше.

Мама одобрительно закивала и укоризненно посмотрела на меня. При фантастической памяти басни я учить не любил.

Я обиделся. Недолго думая, чем бы поразить маму и проводницу, я посмотрел в окно и задумчиво продекламировал:

– Мимо окон проплывают поезда! Нет да нет, а в них покажется… – выдержал, как учил Гришка, паузу, и для пущего эффекта выбросив руку в сторону окна, закончил: —…звезда!

И замер в ожидании оваций.

Стаканы с чаем из рук проводницы и папа с верхней полки упали почти одновременно.

Проводница с глазами тушкана, увидевшего филина, попятилась назад и растворилась в коридоре.

Больше чая нам не приносили до конца путешествия, да и проверкой билетов не тревожили. Мама почему-то долго не разговаривала с папой, даже не заклеила ему пластырем шишку, набитую при падении, сказав, что так ему и надо. Вот уж без вины виноватый! Но Гришку я не сдал, как папа ни допытывался. Хотя я совершенно не понял, почему романтическая ода звездам произвела на взрослых такое впечатление.

Хочешь не хочешь, а мириться с мамой как-то было надо, а то она могла дуться весь отпуск.

Случай подвернулся сам собой. Поезд часто останавливался на маленьких станциях. К вагону бежали, подхватив корзины и ведра, местные торговки.

Окна купе были приоткрыты, и вагон мгновенно наполнялся ароматами, а рот – вязкой слюной. Некоторые даже продавали вареники с картошкой и вишнями. Хотя для вишен был еще не сезон. Вот, говорят, на обратном пути ее будут продавать прямо ведрами, а еще кизил и маленькие дикие абрикосы со смешным названием – жердельки. А пока на столике в купе не переводились малосольные огурчики с налипшим на них укропом, молодая рассыпчатая картошка и сахарные на разлом помидоры.

Все покупали через окно, от поезда отстать боялись. А тут на одной станции остановились минут на пятнадцать. Меня-то мама в купе заперла, а вот папа вышел размяться. Мама, демонстративно отвернувшись к окну, не задерживала. Я видел в окно, как папа вышел из вагона, перекинулся парой слов с соседями и двинулся вдоль состава. Раздался первый гудок, мама взволнованно высунулась в окно. Второй гудок, третий – папы все не было. Мама выскочила в тамбур. Проводница закрывала дверь. Состав тронулся, свисток машиниста заглушил отчаянный мамин плач. Народ сочувственно заметался. Кто-то предложил дернуть стоп-кран, и в этот момент из тамбура в коридор, потный и счастливый, ввалился папа. И в руках он нес огромный букет роскошной сирени. Женщины, включая проводницу, завистливо ахнули. Мама прятала в ветках счастливое и заплаканное лицо. Папа светился от удовольствия. Разговоров о том, как он доставал эту сирень, через какие заборы прыгал и от каких собак убегал, хватило до самой Одессы.

Оставив папу и маму ворковать в купе, я отправился на разведку.

* * *

Станций в ближайшие три часа не предвиделось, двери вагона задраили, как люки на подводной лодке, – деваться мне, похоже, было некуда, и родители разрешили мне пройтись по вагону.

Я стал бесцеремонно заглядывать в одно купе за другим. Вагон гудел как растревоженный улей. Каждое купе жило своей жизнью. Студенты горланили песни, гроздьями свисая с верхних полок. Я постоял и послушал и про туманы, и про запах тайги. Меня усадили, дали пряник, попросили что-нибудь спеть. Посмеялись над знаменитым хорьком-сурком, про поезд я спеть не посмел, памятуя неудачный дебют. Сурок же был проверен временем и одобрен цензурой, хотя соседи, до этого весьма миролюбиво настроенные, вдруг застучали в стену, попросив прекратить безобразие и не хулиганить. Расстались мы со студентами друзьями, договорившись на будущий год вместе пойти с палатками в тайгу.

В следующем купе играли в карты. Это мне понравилось, в карты я играть умел и любил. Пока я болел, бабушка научила меня играть в «дурака» и «пьяницу». Поскольку, как вы помните, болел я долго, то из любителей быстро перешел в профессионалы. Не сумел я оставить дураком только Гришку, который в карты, как и на пианино, играл виртуозно. Правда, иногда в его колоде оказывалось пять тузов, но я закрывал глаза на эти мелочи. Круглой дурой, как всегда, оказывалась безобидная бабушкина сестра, причем дедушка ехидно добавлял, что не только в картах.